Медленно схожу с ума

…а что еще я могла ей сказать? Вы человек пожилой и мудрый, а я подчас дура дурой… Мозгов лет на двадцать, не больше! Я была влюблена очень — три дня. И еще с месяц — слегка. Для меня это то же, что для кого-то — пятнадцать лет… ОЧЕНЬ быстро я проживаю свою жизнь, совсем не в человеческом времени… Конечно плачу! Это когда люблю, мне весело. А когда не люблю никого — это же такое горе! Как же не плакать-то… Весь бы мир слезами залила — да в хилом тельце столько нету слез! Счастливая Ниночка! Влюбленная, поглупевшая несносно… Любо-дорого смотреть… Вот идеальная женщина — думает его мыслями, говорит его словами… А я всегда была сама по себе.

Рассказки вот засела писать, как студентик ветеринарный — к трупику почившей дворняжки с ножиком-режиком… К собственному трупику… А кто я есть? Дворняжка и есть! Плоть от плоти народной, кость от кости гнилой… Неумёха с богатым запасом матерщины в подкорке… Говорящая вечно не то и садящаяся вечно не там, вечно на чью-то чужую шляпу! Боже, Боже… Как очаровывают плебейских дворняжек эти умники с тремя дипломами во лбу! С их цитатами, напевами из Пендерецкого, изящными винами, аллюзиями и оксюморонами! В морду не бьют — и уже ангелы, языки ведают — и уже гении… С пустыми улыбками, которые не значат ровным счетом ничего. Конечно плачу… Любительница КУЛЬТУРНО ОГРАНЕННЫХ КАМНЕЙ.

Простите… Какая дурацкая просьба! Я знаю — вы мне ВСЁ простите. Может кроме какого-то страшного-престрашного преступления. И всё равно простите — я себе что-то совсем, совсем не нравлюсь. А люди, которые себе не нравятся, такие противные… Глаза бы не смотрели!

Самое гадкое: всё это будет повторяться вновь и вновь, вновь и вновь! До старческой немощной дрожи в руках, до последнего просвета в слепнущих глазенках, до последнего всхрипа в высохших костях! Одно и то же, одно и то же… «Возлюбите ближнего…» Да я НЕНАВИЖУ любить! Ни ближних, ни дальних. Никого и ничего. Не нравится мне на кресте пришпиленной благим матом орать — так это неэстетно! Так некультурно, мать-перемать! Стоило ли ради этого неэстетного рваться, кожей треща, из пьяного вхлам «гинекологического древа»? Из дерьма — к этой хирургической чистоте со страшно блещущим металлом, который вот сейчас меня умненько «проанализирует» и зафиксирует в бумажку? И будет эта бумажка пылиться… где угодно — только не у Боженьки за пазухой… В родном дерьме — теплее. И всё на круги своя… До тошноты хрестоматийно.

БЕДНАЯ ЛЯЛЕЧКА

Много лет назад я свалилась как подкошенная в кровать мужчины, безо всякого быть может злого умысла назвавшего меня ЛЯЛЕЧКОЙ. Это дурацкое имя сработало как ядерная кнопка: бац — и готово! Он ахнуть не успел, как на него медведь насел…

Этот странный фонетический аккорд неуемным сперматозоидом, героем-одиночкой прорвался сквозь убийственную среду благоприобретенного сарказма и сделал свое дело — очень маленькое, но большое… Он оплодотворил хрен знает что, находящееся совсем не в том месте. С тех пор меня двое — я и Лялечка.

Бывает, что я обращаюсь с нею, как помещик с холопом. А бывает и так, что во мне вдруг совесть просыпается и я начинаю бедняжку всячески холить и лелеять, откармливать-отпаивать, каяться в жестокости и ножки умывать… Она никогда не укоряет и зла былого не помнит, от этого стыднее вдвойне. Но через какое-то время, тихая такая с виду, она берет нехилую власть и, вроде бы не принуждая впрямую, вынуждает совершать дурацкие, с моей личной точки зрения, поступки…

Возможно, мне следует обратиться к психиатру, но… Но вы же знаете их дурацкую манеру вечно отрезать не ту ногу и выплескивать младенчика с водой! Хрен его знает, этого теоретического деятеля — а вдруг он, сволочь такая, решит, что Лялечка — это я, а я — это излишек? И отрежет не то, что просили… Нет уж — лучше помучаюсь вдвоем!

* * *