Медленно схожу с ума

«Ах как я рад, что я вдали!» А уж я-то как рада! Над вашей «птичкой в океане» я с месяц без ума смеяхуся. Из какого пальца высосана эта птичка? Не иначе из двадцать первого… Я проста как Ленин, друг мой. И меркантильна как природа, тоже вы птичка моя. Отношение мое к людям если и птичье, то никак не в уменьшительном духе. Я скорее стервятником согласная быть, если вас на орнитологию подсадило! Я не лирична — какие к черту птички! Я флюидами даже трачусь прагматично, как автомат, и — абсолютно беспола, когда никого не люблю. Последний эротический сон мне снился лет двадцать назад. Возможно, тогда я и была птичкой в океане… Когда я вижу, что влюбилась в придурка, который мизинчика моего не стоит (да, я себя обожаю безмерно!), я это нежное чувство прямо в колыбельке душу, радость вы моя! И вообще — я матерюсь, как сапожник, ковыряюсь с бодуна в носу (мой нос — что хочу, то и делаю!) и болею глазами. Вот какая я вам птичка (ну просто же тошнит…).

«Те, кому нечего терять, должны вас любить…» Да за что вы мне этакое, жестокий? Да типун вам на язык! Те, кому нечего терять, вампирят — вы в курсе? Они имеют нехорошую привычку хавать сердца на халяву. Даже старая б. стоит хоть сто грамм водки. А я, во-первых, пожилая, а не старая, во-вторых, и не б., а приличная женщина, что стоит, понятное дело, дороже. Кстати, вы не замечали, как часто ассоциируют «нищих духом» с нищими умом? Сказочная подстава! Я говорю: «А ведь Р.-то наш — дурак дураком!», а мне отвечают: «Зато ему легче будет попасть в Царствие Божие!» Ну не писк? Прямо и не знаю, с чего я об этом… Относительно «пора уже и кончить» согласна без выкрутас — действительно, давно пора…

«Мне сорок…» Да бросьте! Это мне — сорок. Солнечный римский возраст. Вам, судя по усталости и богатырскому уму — все сто сорок… Неплохо, надо сказать, сохранились.

«Моя маленькая тайна…» В жизни не читала ничего оскорбительнее! И не ваша я тайна, и не токмо не маленькая, но и не большая. Две тайны (кроме государственной и чужой) может быть у человека: или гадость какая-нибудь, или любовь. До гадости мне слабо (мы с вами ложице законной вашей не оскорбляли поспешными утехами — или я что-то путаю?), да и на любовь наша эпистолярная забава не тянет. За последнюю /не забаву — любовь/, кстати, жизнь людишки кладут — а не то что ваши «комфорт, уважение и понимание в пределах». Я три месяца не могла приняться за ответ — из-под поэтова пера выходили исключительно слезы и мат, мат и слезы… Я вам — мясо с кровью, мать-перемать, а вы мне — «комфорт и пределы»… Ну не бля ли?

Что вы сделали с тем куском, что в горло не лез? Небось на тарелке оставили? Кормленому итальяшке, которому этого нафиг не надо, да? Будь я вблизи (да не дрожите вы так — не буду никогда!), я посоветовала бы вам положить этот кусок в пакет, пристроить его у моей двери, нажать кнопку звонка, и — элегантно удалиться. Но я вдали (ах, не видать мне тех итальянских кусков!). Однако у вас там что — голодных нет? А в ихних фильмах часто показывают бедолаг, роющихся в бачках… Так положите свой непролезающий кусок на бачок (да сверху, недотепа, а не в дерьмовую середку!) — и забудьте о стыде! Кто-то почувствует себя сытым, вы почувствуете себя добрым — и вот вам никаких надуманных проблем! И не пишите мне никогда о недоеденных кусках — это дико неприлично и я бы даже сказала нечеловечески жестоко…

Долгим пребыванием в европах объясняю я себе ваше немыслимое выражение «вкусная проза». У меня это складывается только с двумя вещами: вкусно пожрать и вкусно (пардон) перепихнуться. Так и вижу: читатель извращенец вкусно потребляет мертвую от ужаса прозу… Англицкое «гуд» вы по дурацким словарям равняете нашему «хорошо». Так это только по словарю одно и то же.

Ничего себе по ком я сохла — писаю от смеха!

Клайпеда — Петербург

Господи, Лялечка… Вы ужасны… Я — идиот. Не знаю, что и сказать… Я действительно ничего не понимал! Ваше письмо меня замучало… Не спешите. Успокойтесь. Я должен подумать. Я ничего в себе не понимаю — знаю, что вами измаялся. Душа у меня, кстати, есть. И она (кстати!) способна болеть. Вы меня на таком вот расстоянии — и замучали страшно. А коли бы вблизи?

Петербург — Клайпеда