Медленные челюсти демократии

Однако речь не об этом; Шамир утверждает, что так называемая иудео-христианская цивилизация эволюционировала в сторону иудаизма, использовав иудейскую религию в качестве идеологического образца. Христианство оказалось неудобным в обращении, а иудейская концепция власти избранных (узаконенных Богом, кровью, демократией, капиталом, элитой - как угодно) - оказалась рабочей и удобной. По сути, произошел возврат в дохристианские времена, когда закон крови и рода первенствовал над милосердием. Таким образом, по Шамиру, фундаменталистская доктрина современного либерализма имеет определенные гносеологические корни. Мстительная политика израильских лидеров, их бесчеловечное отношение к палестинцам (и это у евреев, переживших геноцид!), цитаты из Ветхого завета, подтверждающие репрессии, - все это действительно похоже на логику мироуправляющей демократии. Если бы Шамир оказался прав - примеры и цитаты, им приведенные, потрясают - следовало бы осудить иудаизм в принципе; кстати, так многие и делали. И действительно, если читать избирательно книги Царств, но пропускать книги Пророков, можно составить представление об исключительной жестокости этой веры. Например, когда празднуют Пурим - то отмечают не только избавление еврейского народа от замышленного Аманом геноцида, но и поголовное истребление противной стороны, казнь Амана и его многочисленной родни, в том числе самой дальней, вероятно вовсе не посвященной в злодейские планы родственника. То есть можно, конечно, предполагать, что и родственники оказались бы столь же несимпатичными, как сам Аман, и заслуживают истребления, и на них лежит «историческая вина» (предполагать такое мы можем с той же степенью вероятности, что и считать, будто каждый немец - фашист), - но ведь можно допустить и противное? В какой мере истребление невинных людей (или людей, чья вина не доказана) достойно того, чтобы стать праздником?

Как забыть мстительное завещание Давида Соломону: «Вот еще у тебя Семей… он злословил меня тяжким злословием, но он вышел навстречу мне у Иордана, и я поклялся ему Господом, говоря: «Я не умерщвлю тебя мечом». Ты же не оставь его безнаказанным, ибо ты человек мудрый и знаешь, что делать, чтобы низвести седину его в крови в преисподнюю» (3 Царств, 2:8). То есть Давид поклялся Господом в милосердии, но коль скоро сын Давида данной клятвы не произносил, он вправе убить, и ему завещано убивать. Поистине от такой морали до морали христианской - крайне далеко. А для морали имперской - разве можно придумать лучший образец?

И однако милосердный Иисус - сам принадлежит традиции иудаизма, с этой традицией он не порывал ни в коем случае. «Не думайте, что Я пришел нарушать закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не перейдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Матф. 5:18).

Значит ли это, что милосердие возможно лишь после того, как до последней йоты исполнится воля иудейского закона - а мы знаем, что это не самый снисходительный закон - и тем самым милосердие будет распределяться среди избранных? Или - сам Христос и пророки настаивают на этом, в этом именно и состоит пафос пророчеств - закон иудейский следует толковать шире, не по крови, но по духу, не для субботы, но для человека?

Это противоречие внутри иудео-христианской традиции поражает. Нет никаких сомнений в том, что это неразъемная, единая традиция, и также в том, что противоречия эти - во всей непомерной сложности своей - унаследованы цивилизацией.

Известная претензия христианского мира «евреи Христа распяли» встречает то простое фактическое возражение, что Христос - обличенный Синедрионом как враг порядка почище Вараввы - сам был рожден матерью еврейкой. Да и отчим его был еврей. И апостолы - тоже не арийцы.

В этом утверждении иудео-христианской традиции как формообразующей цивилизации - невероятное внутреннее противоречие. С одной стороны, взрывной характер еврейской идеи очевиден. И с другой - столь же очевидна вопиющая константность идеи, ее способность сохраняться неизменной на протяжении тысячелетий, не принимая никакого изменения - более того, препятствующая изменению. В этой двуприродности идеи - и беда, и величие, и суть еврейского вопроса. Собственно говоря, такая двуприродность есть олицетворение идеи истории.

4. Быть евреем