Медленный человек

– Он хочет поступить в военную академию. Хочет служить в военно-морском флоте. Он может получить стипендию.

– А ваша дочь – ваша старшая дочь?

– Ах, она еще слишком молода, чтобы строить планы, она витает в облаках.

Теперь Марияна задает вопрос, которого он ждал удивительно долго:

– У вас нет детей, мистер Реймент?

– Увы, нет. Мы так и не дошли до этого – моя жена и я. У нас на уме были другие вещи, другие стремления. А потом, не успев оглянуться, мы развелись.

– И вы никогда об этом не жалели?

– Напротив, я жалел об этом все больше и больше, особенно когда стал старше.

– А ваша жена? Она сожалеет об этом?

– Моя жена снова вышла замуж. Она вышла за разведенного мужчину, у которого были собственные дети. У них родился общий ребенок, и они стали одной из тех современных семей, где всё непросто и все зовут друг друга по имени. Так что жена не сожалеет о том, что у нас нет детей – у меня нет. Моя бывшая жена. Я редко с ней общаюсь. Наш брак не был счастливым.

Все, что происходит между ними, – в рамках, в границах безличного личного. Беседа мужчины с женщиной – с женщиной, которая случайно оказалась его сиделкой, а также делает для него покупки, убирает в доме и оказывает помощь; беседа с целью познакомиться поближе в стране, где равны все люди и верования. Марияна – католичка. А он теперь неверующий. Но в этой стране они равны – католицизм и безверие. Возможно, Марияна не одобряет людей, которые женятся и разводятся и которые так и не удосужились завести детей, но она знает, что лучше держать свое мнение при себе.

– Так кто же будет о вас заботиться?

Странный вопрос. Ответ очевиден: «Вы. Вы будете заботиться обо мне в ближайшем будущем, вы или кто-нибудь другой, кого я найму для этой цели». Но, по-видимому, вопрос можно понять и в более широком смысле, например: «Кто будет вашей надеждой и опорой?»

– О, я сам о себе позабочусь, – отвечает он. – Полагаю, я вряд ли доживу до глубокой старости.

– У вас есть родственники в Аделаиде?

– Нет, в Аделаиде – нет. Вероятно, у меня есть родственники в Европе, но я давно потерял с ними связь. Я родился во Франции. Разве я вам не говорил? Моя мать и отчим привезли меня в Австралию, когда я был ребенком. Меня и мою сестру. Мне было шесть лет, сестре – девять. Сейчас ее нет в живых. Она умерла рано, от рака. Так что у меня нет родственников, которые бы позаботились обо мне.

На этом они с Марияной закончили обмен подробностями своей жизни. Но ее вопрос эхом звучит у него в душе: «Кто будет о вас заботиться?» Чем больше он вдумывается в слово заботиться, тем более непостижимым оно кажется. Он помнит, как собака, которая жила у них в Лурде, когда он был ребенком, лежала в своей корзине. У нее была последняя стадия чумки, она непрерывно скулила, нос был горячий и сухой, лапы подергивались. «Bon, je m'en occupe» [8], – сказал его отец и, взяв корзину с собакой, вышел из дома. Через пять минут из леса донесся глухой звук выстрела, вот и всё. Он никогда больше не видел собаку. Je m'en occupe.

«Я о ней позабочусь» – я сделаю то, что следует сделать. Вряд ли Марияна имела в виду подобную заботу, с применением дробовика. И тем не менее этот смысл затаился во фразе, готовый просочиться наружу. В таком случае как же быть с его ответом: «Я сам о себе позабочусь»? Что означают его слова на самом деле? Значит ли это, что он наденет свой лучший костюм, проглотит припрятанные таблетки – по две, со стаканом горячего молока – и уляжется в постель, скрестив на груди руки?

У него множество сожалений, он полон сожалений, они приходят к нему по ночам, словно птицы, прилетающие на насест. Главное, о чем он сожалеет, – что у него нет сына. Хорошо было бы иметь дочь, девочки по-своему привлекательны, но по-настоящему он печалится о сыне, которого у него нет. Если бы они с Генриеттой сразу же завели сына, пока еще любили друг друга, или были влюблены друг в друга, или нравились друг другу, этому сыну было бы сейчас тридцать лет, он был бы взрослым мужчиной. Быть может, это невообразимо; но и невообразимое можно вообразить. Вообразить, как они вдвоем, отец и сын, во время прогулки болтают о том о сем – мужской разговор, ничего серьезного. В ходе этой беседы он мог бы уронить замечание, одно из тех туманных замечаний, которые люди произносят в минуты, когда трудно высказать то, что хочется сказать на самом деле, – по поводу того, что пора уходить. Его сын, его воображаемый сын, созданный его воображением, сразу бы понял: пора передать ношу, передать эстафету. «Хм-м», – сказал бы сын.

Уильям, или Роберт, или кто-то с другим именем имел бы в виду: «Да, я понимаю. Ты выполнил свой долг, позаботился обо мне, теперь мой черед. Я позабочусь о тебе».