Медленный яд (СИ)

Мне становится легче через полчаса, не раньше, но ровно до такой степени, чтобы я могла вспомнить, с чего начался наш с Поддубным разговор.

Сообщение. Отправлено с номера Кирилла, точнее, с оформленной на него симки. Конечно, в первую очередь приходят в голову самые близкие — Дима, Ульяна. Им проще всего было воспользоваться паспортом Кирилла. Но можно ли верить словам Ильи?

Он мог солгать, сказав, что видел смс, отправив ее самому. А потом — называй имя человека, который не сможет ничего доказать, и все. Только ради чего? Чтобы заставить меня уйти из фирмы?

Я тру лоб в отчаяньи — мыслить здраво не выходит, я все равно скатываюсь к самому Поддубному, забывая о его мотивах. И стоит только в очередной раз переключиться на воспоминания об Илье, как я начинаю непроизвольно гладить себя — по руке, ничего криминального, но, черт возьми!

Набираю Катькин номер, чтобы рассказать ей о разговоре с кадровиком, но она не берет трубку.

А кому еще звонить? С кем можно поговорить обо всем на свете? Мама, Лиза, — все не то. Дима мне не подружка, Ульяна — тем более. Я с грустью осознаю, что мне некому выговориться, поплакать в жилетку, рассказать о своих сомнениях.

Людей становится все больше. Над головой загораются гирлянды, освещая длинную прогулочную зону, растянувшуюся на несколько километров. Я отвлекаюсь на яркий паровоз на колесиках с открытыми кабинками, где сидят довольные дети и обнимающиеся парочки. Льющаяся из колонок музыка и декорации вокруг создают ощущение, словно я героиня кино — и похоже какого-то очень грустного, невыносимо-сопливого. Поднимаюсь, зябко обхватывая себя руками и бреду к парапету, вглядываясь в темную водную гладь. Речка пахнет сыростью и тиной, на поверхности плавают пластиковые бутылки и пакеты. Каждое утро их отлавливают, чтобы к вечеру мусор заполнил здесь все заново.

Желудок тянет от голода, но я не хочу есть, даже несмотря на витающие в воздухе ароматы поп-корна и вареной кукурузы.

Боже, как не хватает Кирилла — того, каким я помню его, до всех этих всплывающих фактах, недоразумений. Кирилла, носящего меня на руках, ухаживающего, любящего. С его улыбкой, обнажающей крупные зубы, заразительной, что хочется улыбнуться следом.

Теперь ничего нет, и я вынуждена одна бороться со всеми проблемами, навалившимися на меня с его уходом. Он не просто умер, он оставил после себя клубок загадок и тайн, которые я совершенно не хочу распутывать.

Отчаяние накатывает тихой волной, я снова заглядываю в телефонную книгу и набираю номер того человека, рядом с которым можно быть маленькой и слабой.

— Пап, — пытаяюсь скрыть слезы, — можно я приеду?

Глава 20. Илья

У меня едет крыша. Подходя к Влади так близко я совершаю одну ошибку: глубоко вдыхаю ее запах, на котором меня внезапно клинит.

Блядство.

Как бесит, когда она молчит, вот так таращась своими зелеными глазищами. О чем Влади думает, когда разглядывает мое лицо?

— Пошел ты, урод.

Ее голос оглушает. Блядь, это Влади, я не могу ее хотеть: она ради денег спала с мужиком старше ее в два раза, соблазнив его в семнадцать, сука, лет. В ее башке крутятся купюры, она ездит на дорогих тачках и одевается в дорогих магазинах, пытаясь вытравить из себя жалкие остатки родительского безденежья.

Я не могу хотеть эту голодную бабу, пытающуюся прибрать к рукам часть власти в моей компании. Не могу, но хочу. И понимаю это так внезапно, так остро, — когда она касается своими обжигающими ладонями моей груди. Я непроизвольно вздрагиваю, отступая, чувствуя при этом острое возбуждение.

— Мне не нужна твоя помощь, — ее слова звучат так хрипло, будто она только что стонала, срывая голос, а теперь пытается говорить нормально. Я представляю ее, стоящую раком, с задранной юбкой и призывно разведенными ногами.

Эта картина такая реальная, что мне абсолютно похеру все, что она говорит там дальше.

Беру себя в руки, выдавливая в ответ:

— Вот как, — хотя цепляюсь только за ее интонации. Возмущается? Наверно, блядь, эта своего точно не упустит. Чтобы она согласилась на мои условия должны быть обстоятельства посерьезнее. Мои факты — просто пробный камень, оценить ее реакцию, и все последующее вполне ожидаемо, кроме, разве что, моего стояка.

Она уходит, громко хлопая дверью. Вот и отлично, пусть валит. Так правильно.

Грубая ткань джинс мешает, натирая, и я стаскиваю их, проводя по головке — мокрая.

Твою мать.

От напряжения вздуваются вены на руках, и я сдаюсь, закрываю глаза. Обхватываю член рукой, пытаясь сдержать стон, провожу по нему вверх-вниз. Ощущения до болезненного приятные.

Позвонить Алине?