Медленный скорый поезд

Для начала она открыла нехилую дорожную сумку и оттуда стала доставать вот что: сперва — непочатую коробку конфет, потом — карманный нож с множеством опций от лезвия и штопора до отвертки и консервной открывашки, потом — коробку конфет с японскими иероглифами и девушкой в кимоно на фоне Фудзиямы, потом почему-то — средних габаритов альбом, явно с фотографиями, а в итоге — японский цветной журнал с ее портретом и, очевидно, портретом ее покойного мужа: рядышком они стояли, а сзади опять была Фудзияма.

— Это я, — сказала она, замечательно улыбаясь, — а это мой покойный муж Генрих или Гена по-русски.

Странным это казалось. Выросла она и утвердилась по жизни в Германии, много лет прожила в Японии, откуда ж тогда такие истинно русские, даже скорее советские хозяйственные замашки?..

Купе было невыносимо парадным, хотя и одновременно уютным, что вообще-то редко совмещается. Две низкие полки, мягкие, застеленные накрахмаленным бельем, по две пухлых подушки на каждой. Тяжелые шторы с ламбрекенами — золотые, парадные. На приоконном столике — бутылки с водой, маленький букетик живых цветов, на подносе — два тонких стакана, рядом — две чашки на блюдечках, а еще и корзиночка с конфетами и печеньем. И плюс выложенное Мариной…

Пастуху приходилось ездить по стране на поездах. На других. Где висели серые от вековой застиранности занавески на окнах, где чай подавался в треснутых граненых стаканах с железными подстаканниками и вообще не имел вкуса чая, где — вот главное! — подушка на полке была всего одна, плоская, жесткая, и наволочка почему-то всегда чуть влажная, а проводницы доброго слова не знали, но злых знали много. И если вдруг попадался запасливый и гостеприимный сосед или соседка по купе, по вагону, по полке, если говорили Пастуху: «Давай перекусим, мужик, чем Бог послал», то он с благодарностью принимал участие в дорожной трапезе — всегда долгой, многословной и ни к чему никого не обязывающей.

— Давайте перекусим, — сказала, по-прежнему улыбаясь, Марина. — Что было под рукой, то и прихватила. Кроме пирожков и сыра. Это я из пароходного ресторана украла.

— Спасибо, Марина, — абсолютно искренне сказал Пастух. — Но может, лучше заказать обед в вагоне-ресторане? Быстро принесут…

— Ой, я пообедала перед прибытием в порт. Правда, так, наскоро, мы уже почти причаливали. Эти мальчики… как это у вас: топтуны?.. какое уютное прозвище, прямо как про медвежат… они меня торопили… А здесь можно заказать еду в купе? В России появился такой сервис?

— Вы ж не помните, какой сервис в России. Вам же, насколько я знаю, было всего пять лет, когда началась война и ваш город оккупировали фашисты…

— Я все помню, — просто сказала Марина. — У меня очень хорошая память, она хранит всю мою жизнь — от детского сада, куда меня мама водила, до этого уютного вагона, у вас наконец-то научились хорошему сервису… — И спросила с сомнением: — Может, не надо все убирать в сумку? Может, пригодится?

— Конечно, пригодится, — легко согласился Пастух. — Все пригодится. Путь у нас долгий… А вы правда не любите летать?

— Не могу, — сказала она. — Боюсь закрытых намертво пространств. Там нет воздуха. То есть он есть, но — за иллюминатором. Я в самолете сразу умираю. Буквально. А мне этого очень не хочется. Даже сейчас, когда я одна на свете осталась…

И Пастух впервые увидел Марину погрустневшей и сразу как-то состарившейся. На все ее немалые семьдесят шесть.

— Давайте перекусим, чем Бог в вашем лице послал, — сказал он. — А вечером ужин закажем.

Так и сделали.

А ночью Пастух проснулся от того, что поезд стоял.

Марина на своей полке, съежившись в круглый комочек, спала сладко, малость посапывала, даже отчего-то всхлипывала. Пастух сначала глянул на часы: час пятьдесят три ночи они показывали, отодвинул штору, увидел слабо освещенный перрон, здание вокзала, над входом в который значилось название станции: «Вяземский». Фамилия прямо хрестоматийная. Хотя вряд ли князь Петр Андреевич здесь бывал, слишком уж далеко от села Мещерского Саратовской губернии, а уж тем более от столицы. Хотя — кто его знает…

Пастух нашарил штаны от тренировочного костюма, натянул их, потом открыл свою дорожную сумку, поискал и нашел связочку из трех вагонных ключей: с треугольной насадкой, с четырехугольной и с простой бороздкой. Он эту связочку специально положил в сумку: все-таки шесть суток в поезде, а вдруг да понадобится? И вот ведь понадобилась. Спрятал в карман штанов, тихонько вышел в коридор, осторожно закрыв за собой дверь в купе. Сонно было в вагоне, тихо, скучно и прохладно. Дверь в тамбур была нараспашку. Там оказалось повеселее. Вагонная проводница, стоя на нижней ступеньке вагонной лестнички, шумно базарила с каким-то мужиком, и базар этот подозрительным показался Пастуху.

— Нет здесь таких, — громко и с каким-то областным акцентом говорила проводница, — все, кто во Владике сел, я всех знаю, а ты мне зубы не замарывай, не пущу. Иди вон в соседний вагон, там места есть… — И криком по перрону: — Ленка, Ленка, выйди, посади мужиков, им очень в Хабаровск хочется…

Стихло.