Медленный скорый поезд

А Стрелок сбегал в вагон-ресторан и мухой притаранил чистую сухую фаянсовую емкость – салатницу, похоже. Белую с синей полосой по краю.

– Не хватит, – сказал Пастух.

– С чего бы? – не согласился Стрелок. – Хватит вполне. Я сам видел. В две тыщи третьем, в Чечне. Были ребята, бугаи молодые, каждый на шесть-семь пудов тянул, а сгорели… Не дай Бог еще раз такое увидать… Короче, хватит, я сказал.

И Марина добавила. Буднично, как о чьем-то чужом:

– Хватит, прав Стрелок. От человека после кремации остается два, много – три килограмма пепла. Плюс пепел от сгоревшего гроба. И из этой кучки в заказанный тобой стальной термос отсыпают совсем небольшую часть. Часть тела. Часть гроба… Не по-христиански, конечно… Но муж у меня ни в каких богов не верил. Он в физику верил… Высыпайте, Пастух.

И Пастух, отвинтив крышку патрона, высыпал в казенную миску пепел. Темно-темно-серый. Было его – кот наплакал. Граммов триста. И на хрена такое огромное хранилище для горстки пепла? Япония, блин, страна небольших, но самолюбивых людей…

А тут Марина заплакала.

Она плакала, как ребенок обиженный плачет – тихо, про себя, а еще и без слез. Она плакала, потому что подступило, потому что сильная женщина не все время подряд может быть сильной. Слишком много всего навалилось: смерть мужа, переезд в Россию, которая хоть и родная, но совсем незнакомая, вторые сутки в поезде, где с самого старта во Владике началась какая-то невнятная чертовщина, хотя и реальная…

Мужики сидели как прибитые, чуяли, что где-то в чем-то прокололись. А где и в чем? Да ясный болт, в требовании Стрелка проверить прах мужа в стальном «стакане» и прокололись! Бдительность – это нормально, а сверхбдительность всегда – двадцать два, да плюс к тому ж еще и женщина очень немолодая, одинокая, обиженная. Мужа потеряла. Детей не нажили… Да просто одна она в этом говенном мире на исходе восьмого десятка собственной жизни. А ей вон вопросик шибко тактичный: а не спрятали ли вы, милая бабушка, в эту урночку секрет супероружия, которое прикрываете мифом о каких-то долбаных параллельных пространствах?..

– Встали и вышли, – тихо сказал Пастух.

Они встали и вышли в коридор.

И тут же услышали:

– Куда вы, черт побери? Поплакать даже нельзя… А ну назад! Вошли и сели…

Вернулись.

Марина сидела заплаканная, но улыбалась, как всегда, ярко и счастливо и ведь не играла в радость, подумал Пастух, а и впрямь радовалась, а фальшивить не научилась. Развернула платочек, которым глаза вытирала, и высморкалась в него. Все. Кончилась непонятка.

Приказала:

– Генуг, проехали. Сели и смотрим… – Ей нравилось командовать.

И она стала просеивать в пальцах темно-серый пепел, мягкий пепел, теплый на ощупь, сухой, легко осыпающийся с ладоней.

Пастух чувствовал себя последним говнюком и подонком. Может, и не зря.

– Да все понятно, – сказал он, – пожалуйста, хватит. Только пепел. Ничего лишнего. Хватит, Марина, остановитесь, Христом Богом прошу…

– Вы ж неверующий. Чего зря божитесь?.. – Она аккуратно, чтоб ничего не просыпать мимо тарелки, потерла ладошку о ладошку, показала мужикам: мол, все чисто. – Что еще искать станем? Микроноситель? Как он выглядит? Он маленький? Как горошинка? Или как рисинка? Как его в пепле спрятать?..

– Не надо, Марина, – сказал Пастух. – Пошел перебор. Не надо…

– Надо, – сказала Марина. – Сказавши «а», договаривай до конца. До «я». Помогайте мне, мальчики, помогайте. А то ж я пороюсь-пороюсь и скажу, что ничего не нащупала. А вы мне не поверите… Да что я говорю! Вы ж мне по-любому ни за что не поверите. Ищите сами…

Потерла ладошки над миской, как бы очистилась от праха.

– Ищи, – сказал Пастух Стрелку.

– Хватит, пожалуй, – сказал Стрелок. – Если б что и было, Марина б нащупала… Я сейчас…

И убежал куда-то.

Марина молчала. И Пастух помалкивал. Не хотелось говорить. Любое сказанное сейчас слово будет лишним. Каждое слово!

Пепел в салатнице на столе очень к молчанию подходил. Прямо как специально.

Но Марина так не думала.

– Не берите в голову, Пастух, – сказала она, как всегда улыбаясь. – Стрелок всех подозревает и правильно делает. Я сама не понимаю, почему на нас все время что-то сваливается. То милейший преферансист Бонд. То бандиты на вертолете… И все они по мою душу, так ведь выходит? Она ж не выдержит, хоть она у меня и молодая, как муж говорил… Что делать-то, а, Пастух?

Она, слава Богу, ничего не знала про тех двух ночных татей в тамбуре, которые давеча спланировали на насыпь…

Надо было отвечать.

– Ничего не делать. И не считать, что вся происшедшее – по вашу душу. Это, извините, гордыня, а то и чванство. Два эпизода – преферансист и бандиты – этого мало, чтоб делать какие-то выводы. Тем более что бандиты на вас и внимания-то не обратили. Вы у вагона стояли и голову тянули: ах, заметьте меня, господа бандиты, я – вот она вся… А они – ни фига не заметили. Прав я?

Марина засмеялась.

– Хороший вы человек, Пастух. Легкий. А коллега ваш – солдафон и гордец.

Солдафон – это понятно, подумал Пастух, а гордец-то при чем? Но спрашивать не стал. Лишь объяснил туманно:

– Жизнь – она ведь разная…