Медленный солнечный ветер

Как предупредил ее Дарко, на посадку отводилось всего пять минут. Это пять лет назад пяти минут хватило бы с лихвой, но когда сесть на поезд — вопрос жизни и смерти тысячи беженцев, выбирать не приходится. Все толкаются, пихаются, есть и такие сумасшедшие, которые не брезгуют идти по головам как по живому мосту. Среди всей толпы Димитрия чувствовала себя маленькой слабой девочкой, которая ничем не может себе помочь. Если бы не Дарко, она бы точно не успела заскочить в последний вагон посеребренного лупоглазого поезда в самый последний момент. Раздался финальный свисток, и двери бесшумно съехались. Кто-то закричал от боли или от отчаяния — Димитрия точно сказать не могла. За прозрачным непробиваем и огнестойким стеклом она видела обезображенные отчаяньем лица. Кому-то сегодня придется ночевать на платформе. И завтра кто-то точно не проснется.

На мгновение Димитрии стало жаль тех, кто снова остался по ту сторону (совсем как тогда, на границе), но разум вновь возобладал над человеческими эмоциями. Беженцы определенно не были теми, кто достоин какой-либо жалости.

В вагоне было не протолкнуться, а дышать было и подавно нечем. Самые хваткие заняли редкие сидячие места — из красного сверхпрочного пластика. На каждый вагон по шестнадцать мест: четыре "гнезда" по четыре стула. Какая-то беженка — раздувшаяся и пухлая, наверное, от какой-то болезни — заняла целых два места подряд, растянулась на них и уже сладко сопела. Никто не решался к ней приближаться, опасаясь спровоцировать драку. Пока. Ночью же здесь все будет по-другому. В темноте просыпаются даже самые жестокие помыслы. Для них темнота — как катализатор в химической реакции. Для беженцев, по сути, никакой разницы: и там, и там они видят одинаково хорошо. Но ночью какая-то атмосфера особенная, что ли, — самое оно для убийств и грабежа.

Димитрия пробиралась через вагоны следом за Дарко как утенок за своей мамой. Ее никаким леденцом было не заманить куда-нибудь в другое место. Хотя еда и вправду не помешала бы. Сколько там человек может без нее обходиться?

К счастью, Лейтенант Божур дал им напоследок пару пачек уже знакомого им безвкусного картонного печенья, которое Дарко надежно спрятал в сапог, ибо любое другое место для пищи было бы небезопасно: вездесущие ручонки беженцев тянутся к еде практически инстинктивно.

Вагон за вагоном они шли вперед, а поезд тем временем стремительно набирал скорость. Пейзаж за окном постепенно менялся: городские джунгли вновь перетекали в безжизненные пустыри и выжженные луга.

Кругом сопели и хрипели беженцы. Мужчины, женщины, дети… Сдавленные, парами, группами, поодиночке… Их было слишком много, и Димитрия боялась сталкиваться с ними глазами.

Изуродованные, покореженные, помятые, раздутые, отощалые. С перекошенными лицами, покрытыми оспами, опухшими веками. С глазами темными, пустыми. Без глаз.

Цирк уродов.

Когда-то такие были на вес золота. С тех пор, как ученые научились генерировать код будущего младенца. Будущие родители приходили к врачу, описывали младенца их мечты, и через девять месяцев — о чудо! — они качают на руках самого прелестного малыша на свете. Конечно, штуки вроде крыльев, хвостов, зеленой кожи и перепончатых лап запрещались, но желающих на них и не было. Все хотели белокурых малышек или ангелочков с пронзительными синими глазами. Как в супермаркете, родители просили одарить младенцами генами здоровья, предрасположенности к стихосложению, метанию молота и классической музыке (что-нибудь из начала двадцать первого века, скажем, устаревший хэви метал — весьма мелодично). Но эйфория совершенного человека длилась недолго: в тридцать первом программу поспешно свернули (сослались на глобальное потепление), — да и до этого она была в распоряжении только очень богатых родителей. И все же, если бы вторжение и Третья мировая, со временем совершенные люди взяли бы верх над обычными. Мир бы превратился в идеальный уголок для идеальных созданий.

Настоящих уродов — тех, кого любили оставлять у порога церкви, когда им было всего несколько часов от роду, было очень мало. В основном, это были такие, как Хранимира — сломленные внутренне и внешне, обозленные на весь окружающий мир. Отсутствие красоты воспринималось знаком Божьим в ответ на эксперименты ненасущного человека.

Димитрия неосознанно втянула голову в плечи, как черепаха, вспомнив, что Хранимира тоже должна была отбыть из Белграда этим поездом вместе со своей шайкой свихнувшихся беженок, среди которых должна была быть и та агрессивная чешка с мальчиком-дьяволенком.

Внутри девушки все сжимается, когда ее взгляд ненароком падает на какого-нибудь мальчишку, хоть отдаленно напоминающего дьяволенка. Это была не мания преследования, а скорее естественный страх, вызванный тем, что Димитрия нигде в этом мире не могла почувствовать себя в безопасности. Дарко вытащил ее из ее кокона — квартирки на Дражской улице, но и собственный дом, как оказалось, был не идеальным убежищем.

Опасность таилась повсюду. И это был новый мир, который Димитрии было сложно признать своим.