Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Тамаша! [10]— говорит он. — Я помню этот сумасшедший день. Срок замены головных уборов на шляпы кончался десятого мая, кто не успел купить таковой, того, если встречали в куляхе на голове, полиция на улице штрафовала на двадцать туманов в пользу казны… Что было–о! Все шляпы наши модники раскупили, у иностранцев старые выпрашивали. Ха–ха–ха!

— Только крестьянам да ремесленникам разрешено было ходить в своих тюбетейках да бараньих шапках.

— А кулях–пехлеви? — спрашивает Сеоев ухмыляясь. Как видно, сержант сам хорошо знает об этом «сумасшедшем» дне.

— А «пехлеви» стал головным убором армии.

— А как же муллы, сеиды? — спрашиваю я.

Офицер пренебрежительно машет рукой.

— Этой публике досталось больше всех. Теперь чалмы носят только те муллы, которые действительно несут духовную работу, имеют место при мечети или школе. Бездельники, ранее просто носившие белую чалму, разогнаны, также и сеиды. Община уже не кормит их, как раньше, только потому, что они бормочут арабские слова да называют себя потомками пророка.

— А как же Кум, Мешед?

— Э–э! Там другое дело! Эти города все еще продолжают жить по старинке, и центральная власть пока не трогает их…

— Святые города! — поглаживая бороду, говорит раис–назмие, и по его тону нельзя понять, хвалит он их или же смеется над ними.

— Муллы с их невежеством и темнотой очень мешают новому Ирану, к сожалению, народ еще верит этим обманщикам… — говорит офицер. Офицер, видимо, прогрессист, европейской ориентации.

— Вы не из партии «Тудэ» [11]? — робко опрашивает юноша.

— Я за народ, а партия «Тудэ» является другом нации, — гордо говорит офицер.

Казенные восторги раиса–назмие вдруг стихают.

— Не–ет. Иран не Россия… У нас народ любит духовенство, — неожиданно говорит он.

— Люби–и–т? — удивленно переспрашивает офицер. И другие собеседники, видимо, тоже очень удивлены этим внезапным выводом нашего хозяина.

— Нет! Ни народ, ни интеллигенция не любят мулл, — решительно говорит муж нашей хорошенькой спутницы.

— Купечество тоже, — присоединяется тощий юноша из Тегерана.

— А армия и подавно! — снова говорит офицер.

Раис–назмие вдруг соглашается со всеми.

— Это верно! Если бы этих педер–секов [12]уважал народ, разве ходило бы тогда о них столько смешных историй и анекдотов… Хотите, пока не принесли ужин, я расскажу вам один из них? — спрашивает он.

Все иранцы — любители хороших сказок и повествований, и, надо отдать им справедливость, они умеют слушать рассказчика не перебивая. Перебить рассказывающего что–либо человека считается большим невежеством.

Сам поэт Саади говорит:

«Никто не признается в своем невежестве, кроме того, кто, слушая другого, перебивает его и сам начинает речь. Если мудрецу среди невоспитанных людей не удается сказать слова, не удивляйся, звук лютни не слышен среди грохота барабанов, а аромат амбры пропадает от вони чеснока».

У арабов, соседей иранцев, есть поговорка, похожая на слова Саади: «Соловей умолкает, когда начинают орать ослы».

Слушатели придвигаются ближе к хозяину, сидящему на ковре.

Раис–назмие нараспев, как делают на Востоке все опытные рассказчики, начинает. Он рассказывает довольно скабрезную историю о том, как молодая девушка ловко обманула муллу, имама и шейха, домогавшихся ее любви. Она свела их всех в темную баню, где они тщетно ожидали ее целую ночь, под утро устроили драку, предполагая друг в друге соперника, помешавшего девушке прийти в баню.

Повествование это, довольно глупое и сальное, вызывает дружный смех слушателей и более чем рискованные реплики, покрываемые дружным смехом.

Потом ужинаем, едим плов. Женщин за ужином нет, как нет и жены спутника–иранца. Она ужинает на женской половине дома раис–назмие, вместе с его женою, матерью и детьми.

Один из собеседников, смеясь, указывает хозяину на такой разрыв между его восхвалением новых порядков и сохранением традиций и порядков эндеруна старого Ирана.

— Что делать? Здесь не Тегеран, здесь провинция. Надо считаться с этим. Реформы медленно доходят до нас. Да к тому же, хотя моя жена и не носит чадры, но все же она необразованная женщина, ей будет неловко со столичными и иностранными людьми.

— Врет!.. — шепчет мне офицер. — Просто держит ее от чужих глаз подальше… У нас много еще таких домов в Иране.

В пять утра нас будят. Машина готова к отлету. Офицер стоит у крыла, рассеянно слушая пригнувшегося к нему раис–назмие.

Спутница–иранка уже сидит в машине, держа в руке тряпичную, раскрашенную куклу, изображающую сказочное чудовище Люлю–Хорхори. Этот амулет дала ей жена свободомыслящего начальника полиции. Амулет должен предохранить самолет от дальнейших аварий и катастроф. Ее спутники тихо беседуют между собой, поочередно жестикулируя. Чахлый тегеранский юнец грызет огромный гранат, сонно поглядывая по сторонам.

Самолет, сделав круг над Совэ, идет по старому курсу.