Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— А что? — серьезно сказал генерал. — Разве это мелочь? Вы обратите внимание на то, как маленький, плохонький человек, попадая в боевые порядки батальона и роты, в среду обстрелянных, бывалых солдат, преображается в их семье… Да, да, именно, во фронтовой семье. Все: и люди, и опасности, и жизнь на переднем крае, и сознание, что он защищает свою родину, свой дом, — делают его другим — чистым, честным, спаянным с остальными. И если он уцелеет, то никогда не растеряет потом эти высокие качества. Дружба среди фронтовиков не возникает случайно и не подогревается избитыми казенными словами. Нет, она вырастает органически и закономерно из всего солдатского окопного бытия.

Я молча кивнул головой.

— А теперь пойдем по своим кабинетам и будем помнить, что нас подслушивают враги. Должен уведомить вас, что Косоуров, этот «маленький человечек» встреченный вами у госпожи Барк, — полковник филиппинской армии, господин Джеффри Сайкс, — генерал улыбнулся и многозначительно покачал головой.

Я пришел к себе, сел за стол и принялся за работу. Раза два приходили с бумагами адъютант и машинистка.

Я написал ответное письмо Аркатову и просил его обязательно сообщить нам о показаниях Юльского и держать нас в курсе о начинавшем проясняться деле с «привидениями».

«…Вы не угадали, где мы. Ни в одном из указанных вами пунктов нас нет. Мы еще дальше от вас и гораздо ближе к «дому с привидениями», чем были на фронте. Мы находимся в самой гуще этого дела. Вы идете к развязке событий с одного конца, мы с другого, но ликвидация его еще далеко. Оно гораздо сложнее, чем думал я о нем, находясь вместе с вами. Надеюсь, что мы увидимся и именно для того, чтобы окончательно распутать его. Привет товарищам от генерала и меня».

Я запечатал конверт и, отослав воздушной почтой, засел за работу.

На следующий день Юльский снова был вызван на допрос. Арестованный опять утверждал, что он англичанин, и требовал найти господина Сайкса, который может подтвердить это.

— Никакого Юльского или Годлевского не знаю. Я англичанин, и все, что показал до сих пор, правда.

— Вы по–прежнему настаиваете на этом? — спросил полковник.

— Да, и ничего больше добавить не могу.

— Ну, а показания пленного немецкого офицера майора Гергардта фон Шенка?

— Эти показания немца! Они даны фашистом, врагом, который рад очернить любого из нас, и поэтому никакой силы они не имеют.

— А англичанка, которая беседовала с вами?

— По–моему, она такая же англичанка, как я водолаз. Мне непонятно упорство, с которым вы стараетесь убедить меня в том, что я не англичанин и не Смит.

— Зачем мне убеждать, вы сами это знаете лучше меня, — сказал полковник. — Итак, вы по–прежнему утверждаете, что вы не поляк Юльский, а англичанин Смит?

— Конечно! — сказал арестованный.

— Ну, надо кончать этот балаган.

«Смит» пожал плечами, но его внимательные глаза были устремлены на полковника, отворившего дверь.

— Войдите, товарищ! — делая приглашающий жест, сказал полковник.

В комнату вошли капитан Аркатов и польский рядовой Кружельник. «Смит» побледнел и в первый раз за все эти дни растерялся.

— Ну–с, узнаете? — указывая на «Смита», спросил полковник.

— Так вот где ты, Юльский! — тихо, с непередаваемым презрением в голосе сказал Кружельник, подходя вплотную и гневно глядя в лицо «Смита». — Так вот, оказывается, кто ты таков, подлый человек!.. Негодяй!.. Трус!.. Фашист!.. — Не обращая внимания на офицеров, Кружельник шагнул к съежившемуся Юльскому.

— Я помню твои сладкие, отравленные слова о Польше, когда ты клялся в любви к ней… Так–то ты спасал отчизну, лайдак, немецкий пес, продажная шкура!..

Юльский, не выдерживая его взгляда, молча отвернул в сторону лицо.

— Поверни лицо!.. Смотри мне в глаза… Ты, фашистская потаскушка! Не можешь смотреть в глаза честному солдату, погань! — И Кружельник плюнул прямо в лицо «Смита».

Юльский встал и, повернувшись к полковнику, сказал срывающимся голосом:

— Признаюсь… Я — Юльский, я же Годлевский и я же разведчик Смит, но все же я поляк, Ян…

— Не зови меня больше Яном, и не смей называть себя поляком! Ты нам враг! — не сводя гневных глаз с Юльского, сказал Кружельник.

— Все ясно, Юльский. Теперь только полные и правдивые показания могут спасти вас, — сказал полковник.

— Спрашивайте. Я отвечу на все вопросы, — сказал Юльский и, придвинув к себе стул, сел возле стола.

Начался допрос.

В понедельник наш поезд с грузами прибыл в Тегеран и был благополучно переведен в нашу зону, а в пятницу в назначенный час я входил в вестибюль мистрис Барк. На этот раз швейцар встретил меня как старого знакомого и с льстивым поклоном изогнулся передо мной. На лестнице мелькнула нарядная фигурка Зоси, спешившей ко мне.

— Вы очень аккуратны. Слышите, часы бьют одиннадцать, — сказала она.

Я протянул ей руку, но девушка, покачав головой, произнесла:

— Не могу, господин полковник, нельзя… У нас это не принято! — При этом она снова глянула на меня быстрым и как–то сбоку, наблюдающим взглядом.

— Ох, и вышколили вас, Зосенька, чужие люди, — идя рядом с нею, сказал я.

— Какие чужие? Я не понимаю вас, — торопливо проговорила она.