Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна «Ройял датч шелл» и связан со всеми топливными предприятиями в стране. С этой «фиалкой», от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза; он и при немцах, во всяком случае до окончания войны, предпочитал оставаться заведующим дровяным складом, но, на мой взгляд, в буржуазной Латвии смело мог бы стать министром топливной промышленности. По своим связям, влиянию и пронырливости он без особого труда мог вызвать если не кризис, то, во всяком случае, серьезные перебои в снабжении прибалтийских стран горючим.

Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире было много дорогих ковров и хорошей посуды; немцы частенько захаживали к нему, и он занимался с ними какими–то коммерческими делами.

Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить и, может быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага.

Но о том, как Железнов подключился к замороженной английской агентуре, как сумел связать с нею деятелей антифашистского подполья, как удавалось иногда заставить ее работать на нас, я рассказывать не буду, хотя об этом можно было бы написать целую книгу. Из числа тех, кто значился в списке, мы не нашли троих; они не жили по адресам, указанным в картотеке Блейка. Когда–то жили, но уехали. Соседи не знали куда. Возможно, бежали куда–нибудь от войны: на запад или на восток, сказать было трудно.

По четырем адресам мы с Железновым так и не успели побывать: неожиданный поворот событий помешал нам это сделать, — а после войны из этих четырех человек нашли лишь одного «гиацинта».

К счастью, в нашу деятельность не вмешивались ни гестапо, ни Янковская. Гестапо не лишало нас своего внимания. Я не сомневаюсь, что после появления Польмана в Риге я все время находился под наблюдением, но, поскольку мною было получено приказание передать немцам свою агентурную сеть и я после этого принялся метаться по населенным пунктам Латвии, Польман должен был думать, что я спешу удовлетворить его требование. Что касается Янковской, то, после того как Гренер объявил об их помолвке, у нее прибавилось личных дел. Удовлетворение безграничного честолюбия Гренера должно было стать теперь и ее делом, и единственно, чего я мог опасаться, чтобы ей не пришла в голову идея каким–нибудь радикальным способом избавиться от меня как от лишнего свидетеля в ее жизни.

Поэтому, когда она появилась после нескольких дней отсутствия, я встретил ее с некоторой опаской: кто знает, какая фантазия могла взбрести ей в голову!

Она вошла и села на краешек стула. Я внимательно к ней присматривался. Она была в узком, плотно облегавшем ее зеленом суконном костюме, ее шляпка с петушиным пером была какой–то модификацией тирольской охотничьей шляпы. Она медленно стянула с пальцев узкие желтые лайковые перчатки и протянула мне руку.

— Прощайте, Август.

Она любила делать все шиворот–навыворот.

— Странная манера здороваться, — сказал я. — Мы не виделись три… нет, уже четыре дня.

— Вы скоро совсем забудете меня, — сказала она без особого ломанья. — Что я вам!

— Неужели, став госпожой Гренер, вы лишите меня своего внимания? — спросил я, чуть–чуть ее поддразнивая. — Я не предполагал, что ваш супруг способен полностью завладеть вашей особой.

— Не смейтесь, Август, — серьезно произнесла Янковская. — Очень скоро нас разделит целый океан.

Я решил, что это — фигуральное выражение.

— Мы с Гренером уезжаем за океан, — опровергла она мое предположение. — Мне жаль вас покидать, но…

Она находилась в состоянии меланхолической умиротворенности.

— Как так? — вполне искренне удивился я. — Как же это профессор Гренер отказывается от участия в продвижении на Восток?

— Видите ли… — Она потупилась совсем так, как это делают девочки–подростки, когда в их присутствии заходит разговор на смущающие их темы. — Гренер внес свой вклад в дело национального возрождения Германии, — неуверенно произнесла она. — Но, как всякий большой ученый, он должен подумать и о своем месте в мире…

Ее речь была что–то очень туманна!

— Впрочем, лучше спросите его об этом сами, — сказала она. — Он заедет сюда за мной, в конце концов мне теперь остается только сопутствовать ему…

Она выступала в новой роли.

Действительно, Гренер появился очень скоро. Полагаю, он просто боялся оставлять надолго свою будущую жену наедине с Блейком, у которого с таким трудом ее, как он думал, отнял. Ученый–генерал на этот раз произвел на меня какое–то опереточное впечатление. Он порозовел и сделался еще длиннее, движения его стали еще более механическими, он двигался точно на шарнирах; вероятно, ему хотелось казаться и он казался себе моложе.

— Дорогой Август!