Медный гусь

Скоро выяснилось, что рано утром, дождавшись, когда деревенские мужики уйдут на реку ставить неводы да котцы проверять, в избу Федота Тихонова пробрались воры. У Федота дома оставалась жена и две дочери, обе на выданье. Зерно, курей и засоленную рыбу грабители забрали, девок снасильничали, потом зарезали. Мать старая была, для утех неприглядная, огрели ее по голове обухом топора, думали, что убили, бросили. Избу подожгли и скрылись. Но старуха выползла из горящего дома, успела сказать прибежавшим на пожар односельчанам, что тати своего главаря Яшкой звали, и только потом скончалась. Рожин, слушая эту историю, мрачнел, желваки по его лицу бегали, губы побледнели.

Федот Тихонов, старый, осунувшийся человек, стоял перед сотником, держа в трясущихся руках драную шапку.

— Возьми меня, мил человек, — сказал он Мурзинцеву. Голос у Федота был сиплый, треснувший. — Хочу своими руками душегубов порешить…

— Нет, — тихо, но твердо ответил Мурзинцев. — Нагоним мы их, не сомневайся. А ты останься, дочерей и жену схорони.

— Дочери старику радостью для глаз были, а от них теперь головешки остались. Возьми… — Федот прижал шапку к глазам, его плечи вздрогнули.

Рожин подошел к старику, положил на плечо руку, сказал тихо:

— Я тебе слово даю, Федот, своими руками тварям сердца вырву!

Старик поднял на толмача мокрые глаза, долго смотрел, кивнул, видно разглядел во взгляде Рожина старую ноющую боль, знакомую боль, отвернулся и побрел, не разбирая дороги.

— Отчаливаем! — распорядился сотник.

— Батюшка, отпеть бы, — попросил кто-то из мужиков отца Никона.

— Нам задерживаться неможно! — отрезал сотник. — Пока отпевать будем, воры еще где-нибудь погром учинят! Отчаливаем!

— Как воротимся, службу справлю, — пообещал пресвитер, когда струг уже отходил от причала, и перекрестил столпившийся на пристани люд.

Гребли изо всех сил. И до этого-то не ленились, но теперь сотнику и покрикивать не приходилось. На весла налегали так, что дерево от натуги скрипело. Даже Васька Лис не ныл, что нужно передохнуть и поесть по-человечески, жевал сухари, не бросая весло. Рожин стоял на носу, вглядывался в горизонт. Мрачный, неподвижный, словно одеревеневший, он походил на волка, изготовившегося к атаке. Сотник побаивался на толмача глаза поднять, столько слепой решимости в позе Рожина было.

По правому берегу показались юрты Гуланг-воша, остяцкого поселения, куда местные перебирались летом на промысловый сезон ловить рыбу. Поселение было тихо и безлюдно. Нигде не вился дым от костров, не лаяли псы, не носилась меж юрт детвора. Казалось, что Гуланг-вош вжал голову в плечи, затаился. Сотник спросил толмача, что за селение, Рожин растолковал.

— Остяки от воров попрятались, — заключил Мурзинцев. — Как-то прознали.

— Может, Агираш предупредил, — не оборачиваясь, отозвался Рожин.

Когда путники добрались до Сухоруково, крохотного русского поселения изб на десять, уже смеркалось. Деревенька, как и Елизарово, располагалось на острове, слева от хода струга. Обь тут выровнялась, из петли вышла и теперь бежала ровнехонько на северо-запад, так что деревушку за три версты разглядеть можно было. У причала стояли мужики и махали стругу руками. Мурзинцев внимательно всматривался в деревушку, но следов разрушений не находил — видно, воры, провизией запасшись, решили не тормозиться у каждой избы.

— Это последнее русское селение, — пояснил Рожин. — Дальше до самого Кодского городка будут только остяцкие воши.

— Идем дальше, — сказал сотник. — Тут вроде все ладно. Пока совсем не стемнело, одолеем хотя бы верст пять-шесть.

Но сухоруковские мужики, видя, что струг причаливать не собирается, отвязали от пристани лодку, двое сели и погребли стругу наперерез. Мурзинцев распорядился сбавить ход.

— Православные, погоди! — крикнул мужик из лодки, когда до струга осталось пару десятков метров. — Вы ж дозор? Воров гоните?

Мужик указывал пальцем на стяг тобольского струга.

— Да! — крикнул в ответ сотник. — Видели их?

— Видели. Утром гонец с Елизарово прискакал, про воров поведал, так что мы бдели. В полдень их струг у дальнего берега прошел, мы на лодках иродов гнать не стали, все равно б отстали, да и пушка у них.

— Добро, — отозвался сотник.

— Погоди, это не все! — продолжил мужик. — Мы их по-сухому вели, они за дощаником в левый рукав свернули.

— Кто в плоскодонке был? Вогулы? — встрепенулся толмач.

— Да, а может остяки, кто их разберет. Но дощаник прошел, а струг душегубов в плесе сел, они его четверть версты волоком тащили. Вы их нагоните завтра, если и сами в мель не упретесь. Там ниже по Оби протока есть…

— Знаю я, — оборвал его толмач. — Низкий поклон вам, сухоруковцы.

— Дай Бог вам иродов изловить, — отозвался мужик, и лодка развернулась к берегу.

— Лексей, что скажешь? — крикнул сотник с кормы толмачу.

Рожин протиснулся меж гребцов, рядом с Мурзинцевым на мостик румпеля сел.