Медный гусь

— Ты меня нашел, — то ли спросила, то ли заключила она, и замолчала.

Алексей не знал, что на это ответить.

— Настя… — начал он и, не найдя больше слов, потупился.

Молчание становилось тягостным. Рожин тряхнул головой, прогоняя непонятно откуда взявшееся смущение, сказал с напускной бодростью:

— Ну что за блажь ты себе в голову вбила? Что, парней молодых в Кодске не хватает, что ли? Небось гурьбой за тобой бегают.

Теперь девушка смотрела в глаза Алексею упрямо, губки поджала, — от своего отступать не собиралась.

— Я все равно тебя ждать буду, — сказала она тихо, но твердо. — Когда-нибудь ты вернешься. А ты отныне будешь по миру бродить, зная, что я тебя жду.

Рожин смотрел на девушку с удивлением. Настю он помнил девчонкой с ломкими жестами и стыдливым взглядом. Теперь же перед ним стояла взрослая женщина, уверенная в своих чувствах и готовая за них бороться. Непривычно было Рожину видеть Настю такой, и он все никак не мог решить, что с этим делать.

— Пойдем домой, — сказал Рожин, отворачиваясь.

Настя взяла его за руку и послушно пошла следом.

Брань

Утром следующего дня Васька Лис вернулся трезвый, невыспавшийся и с синяком под глазом; получил от сотника оплеуху и в наказание был отправлен в помощь монахам рубить дрова, подальше от мирян, чтоб снова в драку не ввязался. Игнат, довольный, улыбающийся, ходил гоголем и за любое поручение брался с охотой. Мурзинцев приглядывался к нему, но ничего подозрительного так и не разглядел.

Недоля доложил сотнику, что струг набирает воду.

— А заметил как? — спросил Рожин, усмехнувшись. — Что, всю ночь по дну катался?

Игнат на это только ухмыльнулся, мол, что б ты понимал в житейских радостях.

Струг обследовали и пришли к выводу, что его требует кое-где заново проконопатить и просмолить. Судно выволокли на берег, чтобы просохло. А пока сняли фальконет, погрузили на подводу и доставили к кузне. Трифон Матвеев замерил калибр и принялся ковать ядра и крепежные скобы для лафета, а местный плотник Федор Борода под началом Мурзинцева занялся изготовлением самого лафета. Весь день возле кузни суетилась любопытная детвора, да и взрослые, кто был не при деле. К обеду сам иерей Макарий пожаловал взглянуть, как продвигается работа, заодно передал Мурзинцеву полпуда пороху для испытаний орудия, а монахи принесли служивым поесть.

Ближе к вечеру пушка уже стояла на новеньком лафете, а Трифон успел выковать с десяток ядер. Фальконет и ядра погрузили на подводу и в сопровождении толпы ротозеев вывезли за город. Кодчан на забаву поглазеть собралось душ двадцать. Под возбужденный визг детворы Мурзинцев с Рожиным три раза пальнули из пушки и убедились, что орудие ведет себя послушно, а лафет прочно его удерживает. Третий выстрел повалил молодую сосенку.

— Добрые пушкари! — загомонил любопытствующий люд.

— Это еще что! Вот помню, годов так с десять назад березовские казаки из пушки телегу за сотню сажень разбомбили…

Со спокойной душой Мурзинцев и Рожин доставили пушку в монастырь и передали иерею Макарию, обещав назавтра научить монахов из нее стрелять. И вовремя, потому что вскоре в Кодский городок пришли дурные вести.

Следующие два дня после испытания орудия путники конопатили и смолили струг. А к вечеру второго дня вернулись рыбаки, ходившие на промысел вверх по Оби, верст за тридцать. Они рассказали, что видели по правому берегу столб дыма и слышали ружейную стрельбу. Получалось, что Атлым-вош снова воюет, но оставалось неясно, с кем. Мурзинцев, Рожин и отец Никон отправились к игумену Макарию держать совет.

— Может, атлымчане на какого купца напали? — предположил сотник. — Судя по тому, как они нас встретили, с них станется.

— Не припомню я, чтоб они на русские караваны посягали, — не согласился отец Макарий.

— Да и ружей у них нет, ты ж видел, — поддержал игумена Рожин. — А купцы хоть и при охране, да какой им резон местных стрелять, когда на торговле с ними вся купеческая гильдия держится? Это либо дозор, либо воры.

— Атлым-вош — оплот бесовской, поделом ему стреляным и паленым быть! — гневно бросил отец Никон.

Игумен Макарий поднял на пресвитера недоумевающий взгляд, укоризненно покачал головой.

— А скажи, владыка, атлымчане к вам за помощью обращаются, ежели у них беда какая? — обратился сотник к игумену.

— Другие остяки да, но Атлым на моей памяти челобитных никогда не слал, — ответил отец Макарий. — Они там сами по себе, ни помощь им наша не потребна, ни наставления.

— Да как же вы терпите у себя под боком вотчину балвохвальскую?! — возмутился пресвитер.

— Насильно мил не будешь, — отозвался отец Макарий спокойно. — Так и с верой. Ежели к вере принуждать, то местные еще пуще ей противиться станут. Мы своим житием пример показываем, праведность — трудами. С лаской просвещение несем. И плоды трудов наших хоть не богаты, да крепостью ценны. Три десятка остяков покрестили. Без невольства, сами пришли и крещение приняли.

— Три десятка душ — это за сколько лет? — не унимался пресвитер.

— Сколько монастырь стоит.