Медный гусь

После обеда занялись похоронами Демьяна Перегоды. Монахи выкопали могилу возле звонницы. Подробности смерти казака отец Никон монахам поведал, так что отпевать Демьяна сам игумен Макарий взялся. Два прошедших дня были прохладны, и время на теле Перегоды почти никак не сказалось. Демьян лежал в гробу, словно спал — спокойный, умиротворенный, только бледный больно. Мурзинцев глянул на него, хотел сказать что-то, но горло ему горечь перехватила, отвернулся. Игнат Недоля не выдержал, всплакнул, да и Семен Ремезов не сдержался.

К вечеру монахи гостям истопили баньку. Игнат Недоля попарился второпях и отпросился в караул струг охранять. Сотник отпустил, хоть и удивился рачительности стрельца, которая за Игнатом раньше не замечалась. Васька Лис бороду подровнял и после баньки, распаренный, помолодевший, места себе не находил, тоже улизнуть норовил. Мурзинцев держать на цепи его не стал, только пригрозил, что ежели Васька вляпается в какую историю, то получит от сотника сполна. Васька наобещал с три короба и испарился. Отец Никон сразу после похорон Демьяна Перегоды удалился с игуменом проверять дела монастыря, чтобы отчет в Тобольскую епархию предоставить. Семен Ремезов ушел составлять план селения, а Рожин со стрельцами в баню не пошел, отправился проведать кузнеца Трифона Богданова.

Трифон, плечистый мужик под два метра росту, с густой окладистой бородой и огромными мозолистыми ладонями, Рожина встретил в воротах, дожидался дорогого гостя.

— Алексей, вернулся! Вот же порадовал старика! — кузнец сгреб Рожина в объятия, да так крепко, что у толмача кости затрещали.

— Полегче, дух весь из меня выжмешь! — со смехом ответил Рожин. — Ты, Трифон, на старость не греши, твоей силушке и медведь позавидует.

— Заходи, заходи, — Трифон тащил Рожина по двору одной рукой, будто мешок с зерном. — Мне Настька уже все уши прожужжала, весь день у печи суетилась, угощения готовила. Да дерганая вся, словно ее гнус искусал.

— Повзрослела она у тебя, прям невеста.

— А то! Ты когда последний раз к нам заглядывал, ей всего четырнадцать было, а теперь-то все восемнадцать. Я ей два года уже говорю: замуж тебе пора. А она все упирается. Я и приданое приготовил…

Двери распахнулись, на пороге появилась Настя. В нарядном сарафане, в косу ленты вплетены, щечки румянами подведены, глазки пылают.

— Ты только глянь, какая пава! — воскликнул Трифон.

— Батюшка! Ну что ж ты гостя тащишь, аки колоду! — воскликнула Настя и даже ножкой в красном сапожке гневно топнула.

— Видишь, Алексей, кто теперь у нас в доме заправляет? — с улыбкой сказал Трифон, но Рожина отпустил.

— Батюшка! — еще злее крикнула Настя и скрылась в избе, хлопнув дверью.

— Вот так мы и живем, Алексей, — грустно произнес кузнец. — А как иначе? Детей Господь больше не дал, а как Анюта померла, так Настя за хозяйку осталась. Кроме нее, у меня никого не осталось, а потому прощаю ей своенравие бестолковое. Я ж днями в кузне, все хозяйство на ней. И ведь справляется ладно! Мне бы зятя толкового в помощь да внуков пора бы… Ну да пойдем уже за стол…

Стол от снеди ломился поболе монашеского. Была тут и стерльяжья уха, и соленые грузди в сметане, и тушенная с кедровым орехом куропатка, и пироги с муксуном, и печеные яйца с хреном, и полва на меду с брусникой, и еще гора каких-то закусок, которые Рожин и опознать не мог. Алексей, узрев такое изобилие, даже рот в удивлении разинул.

— Ну ты, Анастасия Трифоновна, расстаралась так расстаралась! — похвалил он хозяйку.

Настя, довольная, скромно опустила очи долу.

— Ты, Алексей, не думай, что мы тут жируем, — сказал Трифон. — Год на год не приходится. Когда соболь и чернобурка в силки идет, тогда и люд живет в сытости. А когда год на зверька худой, приходится пояс потуже затягивать, так что вертопрашничать не приходится. Этой зимой остяки много зверя взяли, а у меня они его на ножи, упряжь да прочую нужную в хозяйстве скобянку меняют. Ну а я скаредностью не страдаю, закапывать деньги в подполе тяги не имею. Вот по весне первые купцы прошли, так набрал у них гороха, зерна да меду. Насте вон сарафанов да платков, чтоб на людях красовалась… Настена, а штоф где?!

Настя руками всплеснула, метнулась в голбец, вернулась с массивной квадратной бутылкой, полной жидкости янтарного цвета.

— Сам настаивал на таежных травах, — с гордостью сказал Трифон, разливая настойку по чаркам.

— Вы меня простите, радушные хозяева, что я без подарков да гостинцев, — сказал Рожин. Трифон с Настей начали было протестовать, но толмач остановил их, продолжил: — Не думали мы, что нам до Кодского городка идти придется. Поход у нас только до Белогорья намечался.