Медный гусь

— Мы, Игнатушка, столько всего повидали, что думалось мне, ничем уж меня не удивить, не испужать. Я ведь уже с жизнью прощался, когда косолапый мне в лицо дышал. Дыхание его загробное в себя впитывал… Куда ж дальше-то, куда страшнее? А оказалось, можно и страшнее. Ты только подумай: зверь без головы ходит, рыскает. Зреть не способен, а все равно ищет, потому как не душой живет, а жаждой погубить нас. Ты сам говорил, что когда тушу разделали, увидали, что у него и сердце, и печень и легкие в лопать размочалены — все пули в цель попали, а он все ходил, все искал нас. Не передать тебе, какая жуть меня охватила, да и теперь не шибко отпускает. А Рожин-то, господи, Рожин!.. Порою сдается мне, что и сам он — демон. Голову Когтистому деду саблей отрубил! Саблей! Да ей и дров не наколешь! Это ж какая силища в руках быть должна! А поглядеть на него — с виду-то вовсе не богатырь.

— Недаром его старый остяк в Стерляжьем городке уртом звал, — как-то отстраненно отозвался Игнат. — Богатырь по-остяцки, я запомнил. Видать, местные о нем побольше нашего знают.

— Вот-вот. Он же мне, дураку, сразу сказал: дай монету серебряную, положим болвану, и демон угомонится, не тронет нас. А я пожадничал, думал, с чего это я на иноверческие суеверия свое родное тратить буду? И что? Все равно пришлось монету шайтану отдать. Да только сделай я раньше то, глядишь и монах бы уцелел. Так и получается, что грех на мне, из-за меня брата Михаила медведь задрал, да и меня с Рожиным чуть не порешил. Как мне с этим жить-то дальше? Как монахам в глаза смотреть?

Недоля помолчал, затем ответил тихо:

— Нет твоей вины, брат, в том, что монах помер. В жадности грех есть, да и то… разве грех при нищете стрелецкой желать последнюю копейку сберечь?.. Не знаю я. Исповедуйся пресвитеру нашему, успокой душу, за монаха помолись, свечку поставь, проси Господа о прощении.

— Так и сделаю. Да боюсь, что страх от этого меня не покинет. Я и оставаться тут не хочу, потому как с вами — с тобой, с Рожиным, с Анисимовичем — себя тверже ощущаю. Монастырь — разве защита? Ежели б не мы, воры его б на бревна уже разобрали. Да и что воры?! Пуля в грудь — кончина не страшная, а вот когти демона, что тебя в ад тянут, — это, брат, страх невыносимый. Скажи мне, Игнат, мы вот далеко забрались, а идти-то еще дальше надо. А ежели опять чудище какое пред нами явится, как с ним ратничать, как его воевать? Когда медведь без головы на задние лапы встал, я, каюсь, окостенел, не мог ни рукой ни ногой пошевелить. Смогу ли спину тебе прикрыть, ежели, не дай бог, повторится?

— Хочешь узнать, какой ворог тебя в грядущем поджидает, вылей переполох, — отрешенно посоветовал Недоля.

— Чего-чего? — не понял Лис.

— После полуночи в чашу со святой водой нужно вылить растопленный воск церковной свечи. Воск застынет формой того, чего тебе опасаться стоит, — разъяснил Игнат.

— Что, правда?

Игнат кивнул, добавил:

— Я принесу святую воду и свечу, в церкви возьму. Ежели хочешь.

— Неси, — без промедления отозвался Васька Лис.

К вечеру, как стемнело, Игнат Недоля пришел в келью, которую монахи для хворого стрельца отжаловали. С собой он принес, как и обещал, штоф со святой водой и толстую свечу. Полсклянки воды он вылил в глиняную миску, да аккуратно, чтоб ни капли не расплескалось, штоф с оставшейся водой отдал товарищу, велев беречь. Васька Лис без раздумий склянку за пазуху засунул. Затем Игнат вручил товарищу свечу, сказал:

— Поджигай и думай о своем страхе. Как воск натопится, быстро выливай его в воду.

Васька свечу принял, перекрестился, от лучины поджег, дождался, когда свеча натопит ложбинку жидкого воска, и резко плюхнул его в миску с водой. Оба стрельца склонились над миской и, затаив дыхание, смотрели, что получилось.

— Это ж… Это ж собака? — удивленно произнес Васька Лис, разглядев в застывшей кляксе воска форму пса.

— Похоже, что собака, — согласился Игнат.

— Да разве ж мне после медведя стоит собаки опасаться? — еще сильнее удивился Лис.

Игнат пожал плечами, подумал, ответил:

— Рожина поспрашивай, что остяки про собак кажут.

— Это дело, спрошу! — согласился заметно повеселевший Васька.

Образ врага-пса позабавил и успокоил Лиса, а потому, от своих бед отстранившись, он, наконец, заметил, что и товарища тоже что-то гложет. Заглянув другу в глаза, Василий спросил:

— А ты? Ты-то чего ходишь мрачнее тучи?

Игнат помялся, ответил:

— Мы когда вора брали… В общем, пришлось мне с ним на ножах рубиться. Вора я порешил, а когда вечером в баню пришел да разделся, увидал, что мой шнурок-оберег порван.

— Ну, тоже мне беда! Завяжи по новой! — беззаботно отмахнулся Васька.

— Не получается, брат, — печально отозвался Игнат. — Концов не хватает.

— Как это?

— А так, что будто от шнура часть отхватили, не сходится он на пузе.

— Это как же такое может быть? — удивился Лис.

— Кто знает, может, так же, как твой Когтистый старик без головы ходил.

Вася надолго задумался. Игнат сидел рядом, глядя на носки своих башмаков, и размышления товарища разговорами не прерывал. Наконец Лис поднял на друга глаза, сказал серьезно: