Медный гусь

— …Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого! Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки! Аминь!..

Читая молитву, пресвитер приблизился к цели еще на пять шагов и замер. Невидимая сила дальше его не пускала. Медный гусь был рядом, всего-то в паре метров, но оставался недостижим.

Залп вогульских мушкетов достал Мурзинцева, пуля угодила ему в живот. Сотник согнулся пополам, выронив ружье, упал на колено, прижимая к ране ладонь. В глазах у него помутнело, и, чтобы не свалиться в беспамятстве, он до крови закусил губу. А потом Мурзинцев услышал топот приближающихся ног, поднял глаза и увидел несущегося на него воина-«глухаря». В правой руке вогула хищно блестело лезвие ножа. Сил уходить от удара не было, Мурзинцев повернулся к противнику левым плечом, пытаясь правой рукой достать из ножен саблю. Нож вспорол ему плечо до кости и, разрезав епанчу и кожаные шнуры берендейки, полоснул по груди, всего на вершок ниже горла. А в следующее мгновение сабля вошла вогулу меж ребер и вышла из спины. Воин-«глухарь» дернулся, захрипел и упал на колени. Нож он так и не выпустил.

— Тум!.. тум!.. тум-тум-тум-тум!..

На другом конце капища Рожин дрался с вогулом-«куницей». Противники ходили кругами, делая резкие выпады, уворачивась, снова нападая. Левый рукав толмачовского зипуна пропитался кровью — вогул два раза полоснул Рожина по руке. Но и толмач в долгу не остался — взмах тесака разрезал рубаху и кожу вогулу поперек живота. До внутренностей лезвие не достало, но кровь текла ручьем, так что рубаха пропиталась ею и прилипла к телу. Рожин видел, что противник силен и ловок, а потому тянул время, ожидая, когда вогул потеряет много крови и ослабеет. Пару минут спустя воин-«куница» понял, что силы скоро его покинут, а потому собрался и бросился в атаку, осознавая, что она, скорее всего, последняя. Отступать вогулы не собирались — то, что происходило у костра, было для них куда важнее собственных жизней.

Толмач легко увернулся от выпада, а встречный удар тесака пришелся воину-«кунице» в плечо. Рука у вогула обвисла плетью. Он выронил нож, но попытался поднять его другой рукой. Рожин не дал ему такую возможность — последний удар пришелся вогулу в шею.

Толмач вытер со лба пот, оглянулся на пресвитера. И обмер.

— Тум-м-м!.. тум-м-м!.. тум-м-м-тум-м-м-тум-м-м-тум-м-м!..

До Медного гуся отцу Никону оставалось шагов десять. Все в его позе священника говорило о том, что он движется, устремившись к болвану. Но движения не было. Отец Никон застыл, окаменел, только черные ленты изорванной рясы плясали вокруг его ног, словно ряса, как ворона, распустила крылья и играла перьями. По Медному гусю все так же бежали языки пламени, а на лице Агираша мелькали-перемешивались гримасы боли и наслаждения, счастья и ужаса, будто это и не лицо старика было, а ведьмовской котел, в котором кипели все человеческие чувства сразу. Рожин, ощущая, как в груди расползается холод страха, упал на колени и перекрестился.

— Здравствуй, шаман-роша, — сказал Агираш пресвитеру.

Капище исчезло, от костра не осталось и уголька, тайга вокруг осыпалась прахом и превратилась в воду, сотворив из поляны остров. Отец Никон, держась одной рукой за крест, а другой за посох, стоял перед старым вогулом, а рядом, раскинув крылья, переминался с лапы на лапу Гусь. Птица была живой, с красным клювом и лапами, белой грудиной, палево-серыми крыльями и черными внимательными глазами. Пресвитеру пришлось приложить усилие, чтобы оторвать от Гуся взгляд и перевести его на шамана.

Агираш больше не прыгал, бубна в его руках не было, а глаза вернули человеческий цвет. Они оказались коричнево-зеленые, как обские воды, и в них отец Никон видел свое отражение, отчего-то перевернутое. Шаман стоял в двух метрах от незваного гостя и спокойно его рассматривал. На плече старого вогула по-прежнему сидел пушистый зверек, и его смоляные капельки глаз тоже неотрывно следили за пришельцем.

— Зачем пришел, шаман-роша? — спросил Агираш, выказывая недюжинные знания русского языка, но при этом губы его не шевелились. — Богов наших хочешь сгубить? А силушки хватит?

— Боги ваши — ипостаси диавола, место им в аду! — взревел отец Никон.

— Место наших богов там, где они с начала времен были. Торум на небе, Ас-ики в реке, Калтащ на земле, Куль-отыр под землей, и только Мир-сусне-хум, которому все стихии доступны, меж ними связь держит, — спокойно ответил шаман, по-прежнему не открывая рта. — А где твой ад, я не знаю.

— Ад там, где грешные души веками в котлах с кипящей смолой варятся!

— Я много где был, но такого места не видел. Мясо можно варить, кости можно варить, но душу в котел не засунешь. Это вы, русские, ад придумали и с собой его сюда принесли. Стало быть, где-то в вас самих он и сокрыт.

— В аду не бывал, говоришь? Сейчас побываешь! — воинственно заверил вогула пресвитер. — Вот я из тебя дух выбью, так прямиком в ад и отправишься!

Агираш укоризненно покачал головой, ответил: