Медный всадник

Но Жуковский, желавший во что бы то ни стало издать самое значительное произведение из оставленных погибшим поэтом, решил довести дело до конца, хотя бы ценою затемнения смысла поэмы. Сохранив некоторые из пушкинских стихов, изображающих встречу Евгения с «горделивым истуканом», он сократил и ослабил весь отрывок (вместо «По сердцу пламень пробежал» внес «По членам холод…»; вместо «Перед недвижным Великаном» — «Пред дивным русским Великаном»; вместо «И перст с угрозою подняв Шепнул…» — «И перст свой на него подняв Задумался…»). Угрожающие слова, которые лучше назвать проклятием, исчезли, и стало совершенно непонятно, отчего «мгновенно гневом» возгорелось лицо «грозного царя» и отчего «стремглав бежать пустился» безумный Евгений. Но здесь и Жуковский не смог ничего сделать, и потрясающее описание бегства «ничтожного героя» от преследующего его Медного Всадника было оставлено им без всяких изменений.

Со всеми цензурными переделками, «наложенными» Жуковским на явно недостаточную пушкинскую правку, «Медный Всадник» был опубликован в пятом (посмертном) томе «Современника», вышедшем в апреле или в начале мая 1837 г.494 Тот же текст был повторен и в IX (первом дополнительном) томе «посмертного» издания сочинений Пушкина, вышедшем в 1841 г.,495 а также в III томе издания П. В. Анненкова (1855).496 Таким искаженным и, можно сказать, обескровленным великое творение Пушкина стало известно на многие годы читателям.

Однако же искаженный Жуковским из цензурных соображений текст поэмы, лишенный смысла в самом важном, кульминационном ее эпизоде, вызывал недоумение у многих, наиболее тонких и проницательных читателей. Впоследствии же, когда стали известны подлинные слова Евгения, обращенные к памятнику, возникла легенда о его большом монологе, якобы читавшемся Пушкиным у Вяземских и отсутствующем в печати. Об этом рассказал, как о воспоминании, сохранившемся с юношеских лет, сын П. А. Вяземского Павел Петрович (1820-1888) в статье «Пушкин по документам Остафьевского архива и личным воспоминаниям» (1880), неоднократно перепечатывавшейся. П. П. Вяземский утверждал, что монолог Евгения перед памятником заключал около тридцати стихов и «произвел при чтении потрясающее впечатление», в особенности тем, что в нем «слишком энергически звучала ненависть к европейской цивилизации».497 Между тем ни в одной рукописи поэмы, кроме известных в печати слов: «Добро, строитель чудотворный! Уже (Ужо) тебе», нет следов какого бы то ни было продолжения и развития этой сжатой угрозы, какого-либо намека на иной замысел. Однако воспоминание П. П. Вяземского — едва ли только вымысел. Можно предположить, что ошибкой его памяти является отнесение «монолога» к «Медному Всаднику», тогда как в творчестве Пушкина есть другой отрывок, не введенный им в печатный текст и оставшийся в нескольких черновых и перебеленных, не доведенных до завершения редакциях: это речь Алеко в поэме «Цыганы», обращенная к его ребенку, рожденному Земфирой (см.: Акад., IV, 444-451 — «Бледна, слаба Земфира дремлет…» и т. д.). Этот текст представляет собою монолог объемом около 40 стихов, в котором действительно можно увидеть «ненависть к европейской цивилизации». Но подобное толкование слов П. П. Вяземского, конечно, остается гипотезой, не поддающейся пока документальной проверке. Одно ясно: к «Медному Всаднику» отрывок, упоминавшийся Вяземским, отношения не имеет.

Освобождение текста «Медного Всадника» от цензурных искажений и пропусков началось с дополнительного, VII тома сочинений поэта в издании П. В. Анненкова, вышедшего в 1857 г., — тогда, когда после смерти Николая I и окончания Крымской войны значительно смягчились цензурные условия русской печати. За два года до того, в 1855 г., в примечаниях к «Медному Всаднику» в III томе своего издания (с. 552) Анненков мог только в нескольких словах осторожно указать на то, что якобы «для связи некоторых мест, недописанных или пропущенных Пушкиным, в поэму включены были стихи, ему не принадлежащие», и привести эти стихи:

a.

И с распростертою рукойКак будто градом любовался

b.

Пред дивным Русским ВеликаномИ перст свой на него подняв,
Задумался.

Через два года, в VII, дополнительном томе своего издания Анненков смог уже привести почти полностью большой отрывок поэмы, от стиха 409 («И львов, и площадь и Того…») до стиха 440 включительно («Бежать пустился. Показалось Ему…»), — почти полностью потому, что стих 423 («Россию поднял на дыбы») ему пришлось заменить строкою точек, а в стихе 438 заменить также точками возглас Евгения «Ужо тебе!».498 При этом было названо имя В. А. Жуковского как составителя четырех с половиною стихов, не принадлежащих Пушкину.