Медный всадник

Он вышел, чтобы умыться и покурить. А когда вернулся, хотел было раздеться, снять сапоги, но вместо этого пришлось слушать бесконечный поток: «Танечка, милая, дай мне лекарство», «Танечка, дорогая, не можешь поправить мне одеяло?», «Танечка, родная, не дашь стакан воды?»

Наконец терпение его лопнуло. Он стянул сапоги.

– Таня, солнышко, – пробормотал он, положил голову на стул и немедленно заснул. А проснулся оттого, что кто-то легонько тряхнул его за плечо и погладил по голове. Было совсем темно.

– Пойдем, Шура, – прошептал ее голос. Она пыталась заставить его подняться. – Сможешь идти? Просыпайся, пора спать. Давай же.

Он кое-как вскарабкался на лежанку, плюхнулся на теплые одеяла и заснул, так и не раздеваясь. И сквозь сон слышал, как она снимает с него носки, расстегивает гимнастерку, ремень и вытаскивает из петель. Чувствовал ее мягкие губы на закрытых веках, щеке, лбу. Лицо что-то пощекотало. Должно быть, ее волосы. Он хотел проснуться, но не смог.

5

Наутро Александр открыл глаза и взглянул на часы. Ого, как поздно! Уже восемь!

Он поискал глазами Татьяну. Ее нигде не было, зато он был укрыт ее стеганым лоскутным одеялом и лежал на ее подушке. Улыбнувшись, он перевернулся на живот и вжался лицом в подушку. Наволочка пахла мылом, свежим воздухом и Татой.

Он вышел во двор, в солнечное, наполненное щебетом птиц сельское утро. Воздух был спокоен и неподвижен, как в мирное время; земля была усыпана вишневыми лепестками, а сирень распространяла сладкое благоухание, вселявшее в Александра надежду на будущее. Это был его любимый запах, запах цветущей майской сирени на Марсовом поле, доносившийся даже до казарм. Вернее, один из любимых. Но не самый любимый: аромат дыхания Татьяны, когда она целовала его, сонного, прошлой ночью, – разве может сравниться с ним сирень?

В доме было тихо. Наскоро умывшись, Александр пошел ее искать и нашел на дороге. Она возвращалась домой с двумя ведрами парного коровьего молока. Белокурая головка Татьяны была опущена. Белая блузка заправлена в синюю широкую юбку. Высокие груди приподнимали тонкий ситец. Лицо разрумянилось.

Сердце Александра замерло. Он взял у нее ведра, и несколько минут они шли молча. Александр вдруг обнаружил, что задыхается.

– Хочешь, угадаю, что собираешься делать потом? Наносишь воды из колодца, – объявил он наконец.

– Собираюсь? – хмыкнула Татьяна. – А как ты сегодня брился?

– Кто это брился?

– А зубы чистил?

– Да, твоей водой из колодца, – засмеялся он и, понизив голос, добавил: – Таня, я хочу, чтобы после завтрака ты показала мне дом своих деда с бабкой.

– Это не слишком далеко, – сообщила она с непроницаемым лицом.

Александр не привык видеть ее непроницаемое лицо. Значит, нужно что-то предпринять, чтобы оно стало прежним. Открытым.

– Вот и хорошо, – улыбнулся он.

– Для чего тебе? Там окна заколочены, а на дверях – замок.

– Ничего, войдем как-нибудь. Ключ у тебя есть? Где ты спала?

– На веранде. А ты? Хорошо выспался? Наверное, тебе было неудобно спать в одежде. Но я никак не могла тебя разбудить…

– Но пыталась? – спокойно осведомился Александр.

– Только что в воздух не стреляла, чтобы поднять тебя из-за стола и уложить.

– Не нужно стрелять в воздух. Пуля обязательно упадет на землю. – Вспомнив прикосновение ее губ, он с ухмылкой прошептал: – Зато ты сняла с меня носки и ремень. Могла бы и дальше пойти.

– Могла бы, да поднять не сумела, – покраснев, промямлила Татьяна. – Как ты себя чувствуешь сегодня утром, после всей этой водки?

– Лучше не бывает. А ты?

– Тоже неплохо. А у тебя ничего нет на смену? – спросила она, оглядывая его.

– Ничего.

– Снимешь все, я постираю. А если собираешься погостить, у меня найдется штатская одежда.

– А ты хочешь, чтобы я остался?

– Конечно, – сдержанно ответила Татьяна. – Должен же ты отдохнуть после такого пути!

– Таня, – неожиданно выпалил Александр, шагнув к ней, – теперь, когда я в полном сознании, расскажи о Дмитрии!

– Нет. Не могу. Немного погодя, но не…

– Таня, ты знаешь, что я столкнулся с ним две недели назад и он сказал, что не встречался с тобой в Кобоне?

– А ты спрашивал?

– Разумеется.

Татьяна покачала головой и уставилась куда-то в пространство.

– Да видел он нас, видел… только…

Ведро качнулось. Молоко выплеснулось.

Пока они шли, Александр рассказывал о Ленинграде, боях и потерях Гитлера, об овощах, росших по всему городу.

– Представляешь, Таня, площадь перед Исаакиевским собором засажена капустой и картофелем. И желтыми тюльпанами. Что ты об этом думаешь?

– Должно быть, здорово, – выговорила она тоном, не содержавшим никакого намека на то, что было у них в Исаакиевском. Бесстрастным.

Все, что угодно, лишь бы она не грустила в такое утро! Но может, ему придется преодолеть слишком многое, прежде чем он дождется от нее утренней улыбки?

– А нормы повысили? – поинтересовалась Татьяна.

– Триста граммов по иждивенческой карточке. Шестьсот – по рабочей. Говорят, что скоро появится белый хлеб. Ленсовет обещал.

– Что ж, кормить миллион жителей куда легче, чем три.