Медный всадник

Но Татьяна вводила и вводила плазму, а когда этого оказалось недостаточно, отдала Александру свою кровь. Когда же и этого оказалось недостаточно, перекачала кровь из артерии в вену. Капля по капле.

Сидя рядом с ним, она шептала:

– Хочу, чтобы сила моего духа дотянулась до тебя через твою боль. Я здесь, вливаю в тебя свою любовь, капля за каплей, надеясь, что ты услышишь, надеясь, что поднимешь голову и снова улыбнешься. Шура, ты слышишь меня? Чувствуешь, что я здесь, рядом, помогаю понять, что ты еще жив? Ощущаешь мою руку на своем бьющемся сердце? Это я даю тебе знать, что верю в твою вечную жизнь, что ты будешь жить, жить, несмотря на все, что случилось, что отрастишь крылья и взмоешь над смертью, а когда снова откроешь глаза, я буду здесь. Всегда буду здесь, верить в тебя. Надеяться на тебя. Любить тебя. Я здесь, рядом. Почувствуй меня, Александр. Почувствуй и живи.

Он выжил.

Теперь, лежа под изуродованным джипом в предрассветном холоде мартовского утра, она думала: «Неужели я спасла его, чтобы он умер на льду, без моих рук, которые удержали бы его, его юное, прекрасное, искалеченное войной тело, то тело, которое так неистово любило меня? Неужели мой Александр упал один и никто не поднял его?»

Она предпочла бы похоронить его, как сестру, чем жить с сознанием этого. Лучше знать, что она дала ему мир и покой, чем прожить хотя бы еще одну беззвездную секунду с сознанием этого…

Больше она не в силах вынести… Ни единого мига. Еще чуть-чуть, и от нее ничего не останется.

Но тут до нее смутно донесся стон Сайерза. Татьяна отогнала воспоминания и повернулась к доктору.

Он пришел в себя, но был крайне слаб. В лесу царила тишина. В прогалах между вершинами деревьев виднелись сине-стальные осколки неба. Татьяна скатилась с доктора и выползла из-под грузовика. Проведя рукой по лицу, она увидела, что ладонь покрыта кровью. Пальцы коснулись металлического обломка, впившегося в щеку. Она попыталась вытащить его, но боль была слишком острой. Все же она вцепилась в обломок и с пронзительным воплем вырвала из раны.

Боль оказалась недостаточной, чтобы заглушить ту, другую. Она продолжала кричать: бессвязные крики глухим эхом отдавались от древесных стволов. Хватаясь за ноги, живот, грудь, Татьяна упала на колени. На снегу расцвели кровавые цветы.

Теряя последние силы, она легла и прижалась кровоточащей щекой к снегу.

Снег оказался недостаточно холодным, чтобы дать ей как следует закоченеть.

Обломок успел разорвать ей язык, распухший и едва ворочавшийся во рту.

Татьяна поднялась, села и огляделась. Какое неестественное спокойствие. Унылые плачущие березы резко контрастировали с белой землей.

Ни звука. Ни эха. Ни шелеста. Ни ветерка. Ни выбившейся из общего порядка замерзшей ветви. Глубоко в болотах, неподалеку от Финского залива…

Но общий порядок все же был непоправимо нарушен. Машина искалечена. Один пограничник лежал справа от нее. Дмитрий не дополз до грузовика чуть больше метра. Глаза его все еще были открыты, рука протянута к Татьяне, словно он надеялся, что какое-то сверхъестественное чудо, которое случится в последнюю минуту, спасет его.

Татьяна в последний раз посмотрела на застывшее лицо Дмитрия. Как был бы рад Александр, узнав, что офицер НКВД разоблачил Дмитрия!

Она отвернулась.

Александр был прав: это самое подходящее место для перехода границы. Плохо защищенное и недоукомплектованное людьми. Пограничные войска, относившиеся в ведомству НКВД, были слабо вооружены. Всего один миномет, а этого недостаточно, чтобы уберечь их от гибели: очевидно, в распоряжении финнов была тяжелая артиллерия. Но на их стороне границы тоже было тихо. Неужели и там все мертвы?

Вглядываясь в деревья, Татьяна не замечала ни малейшего движения. Но она по-прежнему в Советском Союзе! Что теперь делать? Скоро сюда наверняка прибудут подкрепления, ее увезут на допрос, и что тогда?

Татьяна почувствовала, как живот натягивает пальто. Руки мерзли.

Она снова заползла под грузовик и прошептала:

– Доктор Сайерз, вы слышите меня? Мэтью, очнитесь…