Медовые дни

– Фалафель.

– Фалафель?

– Да. Ты никогда не делаешь мне фалафель. А Антон все время усталый. И никаких игр у вас нет. Только шахматы. Я вообще не понимаю, почему я должен все время к вам ездить. Почему вы не такие, как другие дедушки и бабушки? Почему не переезжаете к нам? Когда я спрашиваю вас, вы говорите одно, а когда спрашиваю маму, она говорит совсем другое. Я хочу знать правду!

– Иногда, мой мальчик, правд несколько, – ответила Катя. – Особенно когда речь идет о семье. Семья – это штука сложная. А наша семья и подавно.

– Опять ты говоришь так, что я ничего не понимаю. Мне это уже надоело! И по аллее ходить надоело! Давай лучше съездим в центр? Фалафеля купим…

– Хорошо, Даниэль, – вздохнула она. – Съездим в центр. Только обещай мне, что не скажешь Антону про клуб. Обещаешь?

* * *

Если верить Менухе, у нее настали критические дни. В последнее время у Бен-Цука складывалось впечатление, что промежутки между ними становятся все короче. Что Менуха его обманывает. На самом деле он не сомневался, что она его обманывает, но прямо сказать ей об этом не осмеливался. Чтобы не лишиться последней малости – «секса для бедных», как он это называл, – деловитого и безрадостного соития, каким она милостиво одаривала его раз в месяц, по пятницам, утром, отведя детей в садик. Он оставался лежать в постели, опустошенный, но неудовлетворенный, а она торопливо вставала и шла в ванную, мыться («чтобы не воспалилось»). Он лежал, голый, укрывшись одеялом, и ждал, что она вернется, хотя знал, что этого не будет. Она вытрется после душа, оденется и пойдет солить лосося к пятничному ужину.

Он понимал, что так быть не должно, и это его мучило. Телесная близость должна доставлять мужчине и женщине радость. Когда-то у него была Айелет, его возлюбленная лань. Он долгие семь лет успешно вытеснял ее из своих мыслей, но сейчас по какой-то непонятной причине она снова ими завладела. Данино снял с него все прочие обязанности и приказал: «Дострой микву. В данный момент для нас нет ничего важнее». Поэтому он с раннего утра приезжал на стройку и не уходил до наступления темноты. Бил по зубилу – и думал об Айелет. Включал перфоратор – и думал об Айелет. Сваривал трубы – и думал об Айелет.

В первые дни он еще пытался сопротивляться, заставлял себя думать о другом и молиться, но его глаз упорно выхватывал из текста молитвы одни и те же буквы – А, Й, Е, Л, Е, Т, – словно это был зашитый в него секретный код. Он даже решил, что это знак, посланный ему свыше: «Ладно, в последний раз позволю себе предаться этим нечистым воспоминаниям, а затем окончательно изгоню их из своего сознания и очищусь».

Между тем воспоминания его совсем не потускнели. Прошло уже семь лет, а они не потеряли ни яркости, ни полноты. Он помнил даже запахи. Например, слабый запах чуть подгнивших фруктов, встретивший его на крыльце ее дома, когда он впервые позвонил в звонок и вместо обычного «дзинь-дзинь» услышал песню The Beatles – Eleanor Rigby. Заменить звонок она попросила Израиля, у которого были золотые руки, и он выполнил ее просьбу, потому что тогда она ему еще нравилась и он провожал ее жадными глазами. Потом он перестал ее замечать, как будто она была очередной парой босоножек, выпускаемой фабрикой, которой он руководил.

– Как же я ненавижу эти босоножки! – призналась она Моше позднее, когда они сошлись ближе. – Ненавижу их запах, которым провонял мой муж, ненавижу слово «ортопедические»… Слышать его больше не могу! Если кто-нибудь при мне еще раз скажет «ортопедические» – я заору! Все модели босоножек ненавижу! И старые, с металлической застежкой, и новые, без застежки! Я знаю, что шокирую всех своими высокими каблуками, потому что они не соответствуют коммунистической идеологии кибуца и выглядят слишком сексуально. А тебя, Мошик, они возбуждают? Я же вижу, как ты смотришь на мои ноги. Всегда так на меня смотри! Это мне в тебе и нравится. Сразу понравилось. Помнишь день нашего знакомства?

В тот день он стоял на крыльце ее дома, слушал «Элинор Ригби» и ждал, что ему откроет Израиль. Но дверь ему открыла Айелет.

– Израиль на фабрике, на совещании, – сказала она.

– Жалко, – сказал он. – Мы тут собрались поиграть в баскетбол.

– А мне с вами можно?

– Обычно у нас только мужчины играют, – забормотал он. – Не знаю, что ребята скажут…

– Если будешь все время думать, что скажут другие, ничего в жизни не добьешься, – презрительно бросила она и, на ходу снимая кофточку, добавила: – Заходи. Я сейчас переоденусь. – Повернулась к нему спиной, продемонстрировав бретельки лифчика, и ушла.

Он вошел, скрестив, как прилежный ученик, руки за спиной, огляделся, обнаружил, что у нее огромная коллекция пластинок, и попытался прочесть некоторые имена, но перед глазами у него стоял туман.

– Ну что? Пошли?

На ней были спортивные шорты мужа и его армейская рубашка.