Медовые реки

   С гражданином Рихтером делалось что-то странное, непонятное, радостное и пугавшее его. В его жизнь ворвалась новая струя, которая провела резкую грань между его прошлым и настоящим. Он не узнавал самого себя. Ему иногда делалось совестно, хотя при самом тщательном анализе он ничего нехорошаго и не находил. Выходило как-то так, что как будто он до сих пор даже не жил, потому что не испытывал никогда того радостнаго волнения, которое сейчас захватило его.   "Неужели это... это...-- думал он, не решаясь назвать настоящим именем свое душевное настроение.-- Не может быть... Пустяки и вздор!.."   Он точно оправдывался перед самим собой, как делают безнадежно больные. Потом он открыл массу новых вещей, которых раньше не замечал, а главное -- открыл другого себя, того себя, который до сих пор был точно похоронен. Боже мой, как хороша жизнь, как хорошо светит солнце, как ласково зеленеет трава, как мило шепчет с ней ветер... Ему хотелось думать стихами, чтобы придать гармонический ритм своим чувствам. Прасковья Ивановна часто наблюдала его испытующими и взвешивающими глазами, и на ея лбу всплывала жирная морщинка. Она инстинктом догадывалась, что с гражданином Рихтером творится что-то неладное и что он скрывает от нея свое настроение. Не свойственной южанкам пылкости она решилась действовать стремительно, не откладывая дела в долгий ящик.   Становой Ѳедор Иваныч было немного удивлен, когда Паня передала ему записку Прасковьи Ивановны. Она приглашала его в необычное время, т.-е. утром, когда гражданин Рихтер занимался в своей больнице.   -- Гм.. Скажи барыне: хорошо,-- ответил Ѳедор Иваныч, перечитывая записку.   Когда Паня ушла, Ѳедор Иваныч подошел к зеркалу, подмигнул самому себе и лукаво улыбнулся. Он немножко ухаживал за Прасковьей Ивановной и... мало ли что могло быть с специалистом по женскому вопросу? Конечно, гражданин Рихтер хороший человек, по ведь и он не дурной.   В докторской квартире Ѳедора Иваныча ожидало самое горькое разочарование. Прасковья Ивановна встретила его почти сухо.   -- Мне необходимо переговорить с вами по очень важному делу, Ѳедор Иваныч...   -- К вашим услугам, Прасковья Ивановна...   -- Благодарю. Я всегда знала, что вы хорошо относитесь ко мне... И теперь... да... Прежде всего: все должно остаться в самой строгой тайне... между нами...   Ѳедор Иваныч поднял плечи, надулся и принял такой вид, точно превратился в несгораемый шкап, в котором можно безопасно спрятать все драгоценности.   -- Садитесь, Ѳедор Иваныч...   Разговор происходил в гостиной, что тоже не представляло особенной интимности.   -- Видите ли, Ѳедор Иваныч...-- решительно заговорила Прасковья Ивановна, глядя на гостя своими темными, как черная смородина, глазами прямо в упор.-- Ведь вы знаете нашу кухарку Агаѳью? Да?   Ѳедор Иваныч прищурил глаза, делая вид, будто старается припомнить.   -- Брюнетка?   -- Нет, шатенка... Но это все равно для вас. Да, так если бы вы, Ѳедор Иваныч, выслали ее куда-нибудь подальше...   -- Позвольте, т.-е. как это выслал?   -- А как высылают? Вам это ближе знать...   -- Позвольте, сударыня, вы можете выслать ее гораздо проще, т.-е. отказать от места, как поступают с прислугой.   -- Ах, это совсем не то, Ѳедор Иваныч... Во-первых, она ничего не сделала такого, за что бы я могла ей отказать, а во-вторых... мне даже как-то неудобно это говорить... Одним словом, могут подумать, что я это сделала из ревности. Понимаете?   "Любезный антихристов сосуд" был совершенно озадачен. Вот положение... Уж не рехнулась ли Прасковья Ивановна, потому что городит совершенно несообразное, точно с печи свалилась.   -- Знаете, Прасковья Ивановна, высылают людей только по приговору суда или по каким-нибудь чрезвычайным случаям.   -- По чрезвычайным?.. Вы, пожалуйста, не подумайте, что я прошу вас удалить Агаѳью из ревности... Конечно, вы понимаете, что верх нелепости ревновать к какой-то несчастной кухарке... да... Затем, ведь я не говорю вам решительно ничего такого, что могла бы сказать вот про эту Агаѳью?   -- Решительно ничего.   -- Ведь я не говорю вам, что к ней по ночам приходят два беглых разбойника, которых она называет старцами?   -- Нет, не говорите, Прасковья Ивановна...   -- Ведь я могла бы вам сказать, что эти бродяги собираются у Марьи Тимоѳеевны и наша Агаѳья бегает туда? И я не говорю...   -- Ничего не говорите...   -- Наконец я могла бы вам сказать, что она не желает жить с мужем и собирается бежать с сибирскими старцами куда-то в горы?   -- Да, очень могли бы...   -- Я не люблю мешаться в чужия дела, Ѳедор Иваныч, и если бы дело коснулось ревности, то завтра бы моей ноги не было в этом доме, как ни было бы это тяжело для меня, как для женщины. Вы понимаете меня?   -- О, совершенно, Прасковья Ивановна...   Подслушивавшая у дверей Паня сломя голову оросилась в кухню и, задыхаясь от волнения, сообщила Агаѳье, что Ѳедор Иваныч хочет ее посадить в тюрьму, и что барыня упрашивает его не делать этого. Агаѳья выслушала это известие совершенно спокойно, не проронив ни одного слова.   -- Ѳедор Иваныч сказал, что ты подманиваешь разбойников, чтобы убили господ,-- продолжала Паня,-- и что Марью Тимоѳеевну он посадит в острог вместе с тобой...   Ѳедор Иваныч уехал, дав честное слово, что все останется в тайне, и что он, с своей стороны, примет меры. Вечером "весь" Ушкуйский завод, конечно, уже знал, что Прасковья Ивановна хотела сначала отравить Агаѳью, а потом отравиться сама, и что, только по свойственной Ѳедору Иванычу проницательности, он предупредил катастрофу.   -- О, я знаю, что такое женщина, хотя никакой медицине и не учился,-- повторял Ѳедор Иваныч, лукаво подмигивая.   Гражданин Рихтер узнал эту историю последним, когда вечером играл в карты у мирового судьи. Он остался без пяти, обявив маленький шлем, и уехал скоро домой. Прасковья Ивановна совсем не ожидала, что он так рано вернется домой, и хотела что-то такое сказать относительно ужина.   -- Не нужно,-- довольно резко ответил ей доктор.-- Должен сказать вам, сударыня, что я знаю все и считаю ваше поведение недостойным порядочной женщины... да!..   Побледневшая Прасковья Ивановна хотела что-то возражать, но доктор хлопнул дверью и ушел к себе в кабинет.   Поздно вечером, когда Прасковья Ивановна уже улеглась спать, в окно докторскаго кабинета кто-то осторожно постучал. Это была Агаѳья.   -- Пришла проститься, барин... Пожалел -- купил ты меня... Вот принесла тебе на память рушничок (полотенце), сама пряла, сама ткала, сама вышивала узоры. Не поминай лихом...   -- Куда ты, Агаѳья? Ты с ума сошла...   -- А куда иголка, барин, туда и нитка... Прощай, милый барин...   Доктор хотел выскочить во двор, чтобы удержать Агаѳью, и в дверях кабинета чуть не сшиб с ног подслушивавшую Прасковью Ивановну. Она не сказала ни слова, а только смотрела на доктора широко раскрытыми глазами. Он понял стоявший в этих глазах немой вопрос и, задыхаясь, ответил:   -- Да, да, вы угадали... Я люблю ее!..