Медовые реки

   Средняго роста, плечистый и коренастый старик осторожно пробирался по огороду, выбирая дорогу между гряд так, чтобы его не было видно из окон докторской квартиры. Впрочем, сам доктор вставал поздно, а могла увидеть акушерка Прасковья Ивановна или ея горничная Паня. Старик благополучно обогнул баню, и оставалось пройти небольшое разстояние между сараями и кухней. Окна в кухне были открыты, и в одном виднелась спина кухарки Ага?ьи, месившей тесто.   "Экая спина-то",-- подумал старик.   -- Ты это куда прешь-то?-- неожиданно окликнул его сердитый голос кучера Игната.-- Тебе что было сказано? Позабыл станового ?едора Иваныча?   -- Оставь ты меня, Игнат,-- ответил старик, стараясь придать своему голосу строгую ласковость.-- И совсем даже не твое это дело... Ради Бога, оставь. Не к тебе ведь иду...   Игнат, здоровенный парень, с скуластым и угрюмым лицом, чистил докторскую лошадь и в этот момент отличался особенной деловой мрачностью, а тут еще старец подвернулся.   -- Не к тебе иду, сказано,-- повторил старик уже с некоторым нахальством.   -- Значит, к Ага?ье?   -- Значит, к Ага?ье...-- вызывающе ответил старик, глядя на Игната в упор маленькими серыми глазками.   Он уже хотел итти к кухне, когда Игнат вспомнил, что ведь Ага?ья его жена, и что на этом основании следует старику накостылять хорошенько шею. Игнат бросил скребницу и остановил старика, схватив за плечо.   -- Куда прешь, безголовый?!..   Старик только повернул могучим плечом, и кучер Игнат отлетел в сторону.   -- Говорят тебе: оставь!-- сурово крикнул старик.-- А то единым махом весь из тебя дух вышибу...   Остервенившийся Игнат уже ничего не понимал, с каким-то ревом бросился на старика и, как медведь, сразу подмял его под себя. Но это продолжалось всего один момент, а в следующий уже старик сидел на Игнате верхом и немилосердно колотил его прямо по лицу, так что только скулы трещали.   -- Говорили тебе: оставь...-- повторял старик.   На крик Игната из кухни выбежала Ага?ья и с причитаньями начала разнимать дравшихся.   -- Голубчик... Матвей Петрович... оставь ты его, глупаго!.. Ничего он не понимает...   Когда Ага?ья убедилась, что ей не разнять дравшихся, она пустила в ход последнее средство и проговорил:   -- Вон барыня в окно смотрит...   Смотрела в окно не барыня, а горничная Паня, но дравшиеся поднялись и конфузливо пошли в кухню. Дорогой Игнат успел вытереть кровь с лица рукавом рубахи, продолжая ругаться.   -- Зачем по скуле бьешь, желторотый?!.. Вот приедет становой ?едор Иваныч, так я тебя произведу... Будешь помнить, каков есть человек Игнат... Я тебе покажу, старому чорту.   -- Говорил тебе: оставь,-- повторял свое старик.-- Я тебя не трогал...   -- Ох, оставьте вы грешить, ради истиннаго Христа,-- умоляла слезливо Ага?ья.   Кухня была светлая и большая, как и полагается настоящей господской кухне. И кухарка была по кухне -- молодая, ядреная, как репа. Она носила сборчатый сарафан с чисто-заводским шиком, а подвязаппый под мышками длинный передник ("запон", как говорят на Урале) нисколько не портил могучей груди. Вообще, баба была красавица, как ее ни наряди. Она показала глазами старику место в переднем углу на лавке под образом, но он только покосился на образ и присел на кончик лавки у двери, спиной к образу. Игнат умывался у рукомойки за большой русской печью и продолжал ругаться.   -- Знаем мы этих варнаков, сибирских старцев... Даже очень хорошо знаем. Кто в третьем году у нас хомуты украл? Выпросился ночевать такой же варнак, а утром хомутов и не стало...   Ага?ья понимала, что Игнат уже не сердится на старца и что сорвет сердце на ней.   -- Ну и пусть бьет,-- решила она про себя, улыбаясь смиренно сидевшему на лавочке сибирскому старцу.-- И пусть...   Она добыла из залавка кусок вареной говядины от вчерашняго господскаго супа и подала на стол. А потом отрезала большой ломоть ржаного хлеба и певуче проговорила:   -- Не обезсудь, миленький, на угощении... В чужих людях живем, так уж что под рукой нашлось. Прикушай, Матвей Петрович...   Сибирский старец взял ломоть хлеба, взвесил его на руке и с улыбкой спросил:   -- Но-твоему это, Ага?ьюшка, хлеб?   -- Уж как печь испекла, Матвей Петрович...-- ответила Ага?ья, не понимая вопроса.   -- Печь-то печью, а только печаль не от печи... Мучку-то на каких весах весила? На клейменых, голубушка: на чашках-то лежит мучка, а на коромысле печать антихристова. И кто ест сей хлеб, тот верный слуга антихристов. В Апокалипсисе пряменько сказано: "без числа его ни купити, ни продати никто не может, а число его 666.." Поняла, миленькая?   Игнат только-что хотел вытереть лицо полотенцем, но так и остолбенел. Вот как ловко сказал сибирский старец про клейменый-то хлеб... Игнат с мокрым лицом подошел к старцу и бухнул ему в ноги.   -- Уж ты того, Матвей... значит, прости за давешнее...   -- Не мне кланяйся, миленький, а кланяйся своему становому ?едору Иванычу, самому любезному антихристову сосуду,-- сурово ответил старец, поднимаясь с лавки.   Он подтянул ременный пояс, которым был перехвачен татарский азям, и хотел выйти, но, оглянувшись на стоявшую у печки Ага?ью, заметил стоявшую на окне пустую бутылку из-под сельтерской воды.   -- Это у вас что такое?   -- Бутылка. .   -- Вижу, и антихристово клеймо на бутылке вижу. А вот ты мне скажи, что в бутылке-то было?..   -- Известно, вода...   -- Вот то-то, что вода... Вода -- дар Божий и шипеть не будет. А тут вытащишь пробку, твоя вода и зашипит, потому как он, скверный, надышал в бутылку смраду. Господам, которые щепотью молятся, это первый скус... Ох, и говорить-то, миленькие, грешно об его мерзостях! Все у него щепотники, как рыба в неводу, и все он осквернил: где скверной своей лапой цапнет, где смрадом надышит, где свою антихристову печать наложит, яко свое антихристово знамение.   Когда сибирский старец ушел, Игнат молча бросился на жену и зачал ее немилосердно бить. Он таскал ее по полу за косы, топтал ногами, бил кулаком прямо по лицу.   -- Вот тебе сибирские старцы!..-- рычал Игнат, делая передышку.-- Я из тебя вышибу всю дурь, змея...   Ага?ья все терпела, пока муж не ударил ее ногой прямо в живот. Господская кухня огласилась неистовым бабьим криком.