Медовый месяц

Я лежала и размышляла: уйти я не могу, я не знаю, что делать, мне с этим не справиться, я сдаюсь, – все в таком духе. И ничего не могла придумать – разве что сейчас войдет Ричард Гир и унесет меня. Пожалуй, я была бы не прочь провести остаток своей жизни с Ричардом Гиром. Я думала о том, как мне не нравится то, что, повзрослев, самой приходится влачить свою жизнь – повсюду, все время. Без передышки, черт бы ее побрал. Я чувствовала себя как ломовая лошадь, узнавшая вдруг, что ей придется перевезти Тадж-Махал через Гималаи.

Эд вернулся, напевая, как Синатра, «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

– Налицо некоторое проявление радости? – спросила я.

– Нет, – ответил он, – на данном этапе никакой радости не предвидится.

– Эд, – сказала я, – я честно и искренне сожалею о том, что опоздала на самолет.

Он только скользнул по мне взглядом. Было очевидно, что просто так он это не оставит. Мне хотелось закричать. Вместо этого я укусила подушку и перекатилась вместе с ней по кровати с громким рычанием: «А-р-р-р-х!»

– Что это значит? – спросил Эд.

– Я не собиралась опаздывать на самолет.

– И однако же опоздала, – сказал он. – И не думай, что твои извинения исправят положение. Ты извиняешься, а потом все повторяешь снова.

В этом была доля правды.

– Неужели мы обречены? – спросила я.

– Нет. Скажи еще раз «а-р-р-р-х», это было очень аппетитно.

– Эд! – сказала я.

Он запрыгнул на кровать, подполз ко мне и спросил:

– Ты меня любишь?

– Да, – ответила я с подозрительной осторожностью в голосе, как делаю, когда кто-то звонит, говорит, что представляет компанию по производству кредитных карточек и спрашивает, нельзя ли ему поговорить с мисс Хани Холт?

– Что означает этот голос и этот тон? – спросил Эд.

– Он означает: а что потом?

– Любовь, – ответил он.

– Да, я тебя люблю, – сказала я. – Но иногда мне хочется, чтобы не любила. Это многое бы упростило.

– Упростило?

– Да, все было бы не так утомительно.

– Утомительно? – спросил он.

– И я была бы не такой замужней.

– А-а, – сказал он. – А как это для тебя – быть замужней?

Я замолчала, пытаясь придумать какую-нибудь шутку, но быстро сдалась.

– Страшно, – сказала я.

– А, – проговорил он со вздохом.

Я восприняла этот вздох в том смысле, что ему тоже страшно. Потом Эд взял меня за руку и заглянул в глаза. Уж не знаю, что он там увидел, но он спросил:

– О чем ты думаешь?

– О том, что ближайшим рейсом нам надо лететь в Мексику.

Он сел и схватил телефон.

Гостиничная служба заказа билетов была закрыта. Нью-Йорк вовсе не функционирует двадцать четыре часа в сутки, все это выдумки.

Из-за смены часовых поясов мы с Эдом были голодны, как будто в кишках образовалась дырка, и Эд решил, что нужно позавтракать в фургоне-закусочной. Из чего я заключила, что он неплохо осваивается в Нью-Йорке.

Мы нашли очаровательный фургон с пластиковыми столиками и огромными ламинированными меню размером со спасательный плотик. Эд взял вафли с черникой и кленовый сироп и одобрил местный обычай наливать кофе, не ожидая просьбы. Я несколько раз повторила, что нужно позвонить в аэропорт и узнать насчет Мексики, но он лишь ответил:

– Расслабься… ты как озябший ребенок, – с подчеркнутым и довольно милым нью-йоркским акцентом.

Я отвела Эда на Пятую авеню и в Центральный парк, а потом мы просто прогулялись по городу. Эд воспарил, как воздушный змей. Я повторяла ему, что это все знаменитые нью-йоркские отрицательные ионы, но к обеду он уже по уши влюбился в этот город.

Мы встали так до смешного рано, что к середине дня гуляли уже несколько часов. Эд купил «Тайм Аут»[46] и сказал, что хочет полистать его перед сном. В нем зрели планы насчет ресторанов, кино и джаз-клубов. Я сочла, что теперь нам в отеле уже ничто не угрожает, и потому согласилась.

– А я закажу билеты в Мексику, – твердо сказала я.

В отеле я попыталась отвести Эда к стойке заказа билетов, но он только замахал на меня своим «Тайм Аутом» и поднялся в номер.

В Мексику было два подходящих рейса. Я попросила забронировать нам два места и записала два загадочных номера.

Возвращаясь в нашу комнату и размышляя о вечных загадках вроде того, почему 'Ф' называют «Фокстрот», а 'В' – «Виктор»[47] и кто же такой был этот Виктор? или подразумевается латинское victor – победитель? – я услышала сдавленные звуки, свидетельствующие о каком-то публичном скандале впереди.

– Я боюсь змей, – шипел женский голос. – В Марракеше змеи.

– Змеи в корзинах, – проговорил знакомый мужской голос, слово «в корзинах» он произнес с затаенной злобой.

Я не могла видеть говоривших, так как они были за углом.

Она:

– Я ведь говорила тебе, что из-за змей так и не посмотрела «В поисках утраченного ковчега»!

Он:

– Нью-Йорк был лишь остановкой по пути. Сегодня мы улетаем!

Она (рыдая):

– До этого ты никогда мне не приказывал.

Небольшая пауза.

Он:

– До чего «до этого»?

Она: приглушенный всхлип.

Он:

– До того, как поженились, да?

Удаляющиеся шаги.

Он:

– Ты куда?