Медовый месяц с чужой женой

Я понимала, что не смогу уйти. Слишком много было между нами, слишком сильно мы связаны. И, — что тут сопротивлятся? — Макс нравится мне. Сразу понравился, но… Сначала это были сплошные «но», если бы он не был таким уродом… моральным. Он и не был. Я ощущала загривком, что у него какие-то личные счёты с Дороговым, хоть и не понимала, какие. К тому же, я и сама, когда столкнулась с убийственно-ледяным взглядом Вити и его холодно-пренебрежительным «Он уже мёртв», осознала, что я действительно «кукла». Не только для Честенера, но и для собственного мужа.

А раз я кукла для них, то не лучше ли мне самой выбрать, чьей я буду игрушкой? Не навсегда, разумеется. А лишь на время, которое потребуется, чтобы оградить свою жизнь от притязаний этих двух. А пока… Не могла себе лгать: я хотела, чтобы Макс ласкал меня и дальше, чтобы зашёл так далеко, откуда нет возврата, чтобы одарил меня тем наслаждением, что обещали его мучительные ласки и беспощадные поцелуи. Что гарантировали его светлые глаза и властные слова.

Я смотрела, как он уходит, и понимала, что сегодня стану женщиной. Усмехнулась горько: лучше поздно, чем никогда. Боже, мне уже двадцать с хвостиком, а я всё ещё девственница! Честенер узнает — будет хохотать до утра! У них в Америке принято чтобы девушка лишалась этого «недостатка» до совершеннолетия.

Когда я вышла из душа, Макс стоял, облаченный в белый халат, у высокого окна в гостиной и пялился на ночной город. На столике возле кожаного дивана красиво разложились фрукты, балык, сыр и что-то цветное, нанизанное на шпажки. Теплые свечи колебались от потоков воздуха и распускали по помещению приятный цитрусовый аромат.

Честенер немного повернул широкие плечи и серьезно проговорил:

— Знаешь, Крис защищал меня собой больше пяти лет. Каждую минуту готов был жизнь отдать, семью не создал, потому что был каждую минуту возле меня. Он знал о наших боксерах столько, что я, — Макс понизил голос, — привык просто слушать его и молчать, слушать и удивляться, как он столько запоминает. От редких ударов до изысканных уклонов, от слабостей наших протеже до сильных сторон противников. — Честенер потер нос, в том месте, где у него был выраженный бугорок, будто сдерживал поток слез или бурю эмоций. Или вспоминал что-то важное. Жесткая улыбка перекосила губы. — Но я всегда его слушал. Всегда, — сдавил пальцы сильнее, и мне показалось, что хрустнула косточка. — И лишь сегодня, когда он рассказывал и жестикулировал возле машины, я думал о тебе. И пошел тебе навстречу, когда все взорвалось…

Макс резко смолк и отвернулся к окну, будто ему было неприятно на меня смотреть. Он долго молчал. Безумно долго.

Я сделала шаг вперед и случайно зацепила рукой занавесь из камушков, что висела в дверном проеме. Они затарахтели и привлекли внимание Максимилиана. Мужчина мельком взглянул на меня и снова отвернулся. Заговорил куда-то вперед:

— Не нужно мне предлагать себя ради этого ублюдка. Это низко. И подло. Он будет наказан, клянусь. За все, что сделал. За все, что сделал его отец. Никто не встанет на моем пути, тем более его подстилка, — он тяжело выдохнул и, опустив голову, нервно договорил: — Я не понимаю… Как. Ты. С ним. Спуталась. Любила?

Глава 25. Поля

Макс так и остался ко мне спиной. Будто вовсе не со мной говорил, а со своим темным отражением в окне.

Сердце моё болезненно бухнулось в рёбра. Я не сумела сдержать рвущихся горьких слов:

— Подстилка. Ты снова делаешь мне больно, Макс. Кажется, с того момента, как мы встретились, твои слова всегда причиняют мне боль. Кажется, что я одна сплошная рана, — я медленно приблизилась и неловко протянула руку. Пальцы дрожали: неужели действительно собираюсь сделать это? Это словно добровольно совать пальцы в газонокосилку или прижиматься к горящему дереву. И всё же… Рывком обняв его со спины, уткнулась лбом в широкую напряжённую до каменного состояния спину.

Прошептала:

— Может, поэтому я чувствую, как больно тебе? Словно мне тоже разрывают сердце, — по щекам моим покатились крупные горошины слёз, и я добавила ещё тише: — И знаю, что тебе невозможно избавиться от страдания, от него не сбежить и его не выльешь. Мужчины не плачут. Можно, я это сделаю за тебя?

Он промолчал, но я и не ожидала ответа. Стояла и, прижимаясь к нему, глотала слёзы. И за него, и за себя. Мы с Максом, как две израненные птицы: я не знаю, что у него произошло с Дороговым, но сейчас была на стороне монстра, а Виктора ненавидела всем сердцем, потому что Честенер горит внутренним огнем старой мести, а не злобой ко мне.