Медовый рай

Неужели мама предчувствовала собственную гибель? Или она так жаждала распрощаться с этим светом, который лишил ее любви, что сама звала смерть, чем и приблизила ее? А отец? Был ли он так же решительно настроен, как мама? Неужели он говорил ей, что несчастен в нашей семье? Но это ведь как-то не по-мужски… Впрочем, несчастливость никак не зависит от половой принадлежности. Видимо, однажды просто наступает такой момент, когда человек не может дольше нести это бремя молча, как не смог, например, мой Стас.

Все еще дрожащими руками я захлопнула кулинарную книгу. Комната с обстановкой, которая не менялась с тех пор, как дед сработал мебель, показалась мне чужой. В этих декорациях много лет разыгрывались спектакли счастливой семейной жизни, сначала родительской, потом, будто по наследству, нашей со Стасом. Может быть, и старая, янтарного цвета тяжелая мебель теперь рассыплется в прах, если я трону ее пальцем. Когда спектакли удалены из репертуара, декорации больше не нужны. Не случайно треснуло старое зеркало. Процесс пошел…

Стоит ли рассказывать Наташе, что мы с ней сводные сестры? Что это ей даст? Ничего! Мы все равно будем любить друг друга, как любили всегда. А что родители не любили друг друга, ей знать не обязательно. И о том, что мама предчувствовала смерть, пожалуй, тоже не расскажу. В конце концов, мамин дневник был предназначен именно мне… Это не подлежит сомнению…

Милая моя, несчастная мама, в отличие от тебя, я сумела вырваться из омута нелюбви. А может быть, мой муж просто оказался решительней твоего. Возможно, ты порадовалась бы нашему разводу. А что я? Я ничего не получила взамен. Нечесаная и неприбранная целыми днями валяюсь в постели на несвежем белье в туманном, засасывающем полузабытье. Ты призывала ждать любви. Ага! Так прямо она на меня и свалится! Отпуск закончится, я буду ездить на работу по тому же самому маршруту, в тех же самых транспортных средствах, с теми же самыми людьми, к лицам которых давно привыкла за многие годы. Да, мои попутчики много лет одни и те же, с некоторыми мы даже начали здороваться. Ни один мужчина из попутчиков никогда не бросил на меня заинтересованный взгляд. На работе, кроме Стаса, тоже никто никогда не испытывал ко мне интереса как к женщине. Конечно, можно прямо сейчас одеться, прибраться и рвануть в какой-нибудь пригородный дом отдыха хотя бы на неделю, что у меня осталась, но я не верю в курортные романы. И потом… хоть город, хоть курорт… Мое лицо не привлекает вообще никого. Я, дитя супружеского долга, будто прозрачна до невидимости… Май тоже не смог увлечься мной, хотя нам вдвоем было неплохо… Скорее всего, он сейчас даже не может вспомнить моего лица. Впрочем, он и не собирается ничего вспоминать. Бывают романы курортные, а у нас с ним был будничный, брилевский…

А что, если попробовать разыскать его? Зачем? Именно затем, что ему со мной было хорошо, я это чувствовала! «Следуйте за любовью! – примерно так писала в своем дневнике мама. – Без любви жить невозможно!» Конечно же, она обращалась ко мне! Но разве я люблю Мая? Я же постаралась вычеркнуть его из жизни, а на память оставила лишь сверкающую граненую бусину на связке ключей! Люблю – не люблю… Как это понять? Знаю, что я бросила бы свою квартиру с дедулиной мебелью, поменяла бы место работы, выехала бы из Питера в то же Брилево или в любое другое забытое богом место, если бы меня позвал с собой Май. Может, это и есть любовь? Когда я вспоминаю его объятия и поцелуи, кровь приливает к лицу, мне делается жарко, как-то странно томно и сладостно больно. Никогда я не испытывала ничего подобного, когда меня ласкал Стас. И я никогда не позволила бы себе вести себя с Маем так разнузданно, как в ту последнюю ночь со Стасом. С Маем я была покорна и ласкова. Значит ли это, что я люблю его?