Медсанбат-0013

Начальником штаба был старший лейтенант Царапкин, но сам он не выговаривал букву «ц» и рекомендовал себя — «Сарапкин», пехотный офицер, как видно, не очень грамотный, но Сафронов понял: НШ тоскует по боевой жизни и, вероятно, этой видимостью деятельности пытается развеять свою тоску.

Зашуршал брезент. В палатку просунулась голова посыльного:

— Товарищ капитан, вас в штаб. Срочно.

— Иду, — отозвался Сафронов, а про себя обругал НШ: «И когда кончится эта проверка боевой готовности? Черт бы его побрал! Он тоскует, а нам покоя нет».

Сафронов вышел без фонарика, потому, что знал путь до штаба наизусть, на ощупь. Сейчас поворот направо, меж двух сосен — там бугорок — осторожно. Потом кусты и за ними штабная палатка.

В кустах он столкнулся с капитаном Чернышевым.

— Дядя Валя! — обрадовался тот, будто они век не виделись. — Тоже срочно?

— Что делать!

Чернышев засмеялся добродушным смешком, передразнил НШ беззлобно:

— «Сель — проверка боевой готовности», — и похлопал сначала себя по брюшку, а затем Сафронова по плечу.

Сафронов, как положено, попросил разрешения, вошёл, доложил. В палатке горел свет от танкового аккумулятора. В первом отсеке за столом сидел Царапкин. Он кивнул Сафронову и, многозначительно помолчав, позвал:

— Кубышкин!

Из второго отсека появился лейтенант Кубышкин.

— Чувствуете? — спросил НШ Сафронова.

— Что именно?

— Какого офисера вам отдаю.

«Офисер» сделал движение, будто у него вдруг зачесалась спина, и одновременно передернул щекой, точно хотел улыбнуться, но постеснялся.

НШ встал, застегнул ворот, произнес официально:

— Лейтенант Кубышкин поступает в ваше распоряжение на должность фельдшера приемно-сортировочного взвода.

— Благодарю, — сказал Сафронов, хотя совсем не обрадовался этому переходу. Кубышкин, с его движениями, с его кривенькой попыткой улыбнуться, не вызывал у него симпатии.- Разрешите идти?

— Идите.

Козырнув, они вышли из штабной палатки. Первым — Сафронов, вторым — Кубышкин.

«И зачем это делать было ночью? — рассуждал Сафронов, явно не одобряя действий НШ. — И чему я должен радоваться?»

3

Утром выяснилось: Кубышкин — ветеринарный фельдшер. И понимает по конной части. Относительно «человеков», как он выразился, «не шибко».

— Призвали. А что? Первые полгода был в корпусе Белова. Слыхали? После ранения в пехоту попал. Назначили «человечьим» фельдшером в батальон. А что? — Он передернул плечами, одновременно рот и щека перекривились. — Отказываться-то не положено. В общем, я половину службы провел в госпиталях. В последний раз под Курском тяжело контузило. Сутки в блиндаже отлежал. Откопали. А что? Живой. Полечили — и вот сюда, в новый санбат. А что?

Они сидели под сосной у своей палатки. Сафронов кусал травинку, слушал своего первого помощника и думал горькую думу: «Вот так оно и тянется, вот так оно и идет, все «наперекосяк», как говаривал на военфаке наш старшина-служака. Попал, наконец, на фронт, так и то в какой-то неукомплектованный медсанбат. Дают вот кадры, и попробуй с ним поработать, если он «человеков» не лечил. Контуженный к тому же, дёргается, чешется. «Какого офисера вам отдаю», — вспоминал он слова НШ. — Действительно "офисера"».

— Вот что, Кубышкин, — сказал Сафронов. — Несите-ка шины и бинты. Учиться будем.

Кубышкин проворно вскочил и нырнул в палатку.

В тот же день произошла неожиданная встреча. Проходя мимо палатки комбата, Сафронов услышал до боли знакомый голос:

— ...логичнее всего было бы считать.

Он не мог ошибиться — это был голос Сашки Штукина, его друга по военфаку. Сафронов придвинулся поближе к палатке, прислушался.

— Возможно, вы и правы, но это, повторяю, алогично...

Сафронов секунду помедлил, а потом спросил:

— Разрешите?

В палатке на мгновение притихли, а затем послышался голос Лыкова-старшего:

— Войдите.

На носилках, поднятых на козлы, по одну сторону самодельного стола сидели Лыков-старший и Штукин. Даже со свету Сафронов узнал его.

— Извините, — сказал Сафронов. — Но тут такое дело...

— Я уже в курсе, — вмешался Штукин. — И после разговора с командиром намеревался к тебе.

— По такому поводу... — оживился комбат, но почему-то сдержался, произнес доброжелательно: — Ладно, идите. После договорим.

Они вышли на свежий воздух и некоторое время стояли молча, с интересом разглядывая друг друга.

— Не скажу, чтобы ты слишком поправился, — заключил Штукин.

— А ты все тот же, — отозвался Сафронов.

— Это я в госпитале отъелся. Я ведь после ранения сюда попал.

Тут Сафронов заметил на правой стороне гимнастёрки Штукина желтую полоску, на левой — медаль «За отвагу». А все остальное прежнее — те же очки, тот же второй подбородок, та же неуклюжесть, и форма по-прежнему не шла ему... Но эта полоска...

Сафронов обнял друга, и так, в обнимку, они направились в глубь леса.

— Ну, рассказывай, — потребовал Сафронов. — Где был? Что делал? Когда это тебя зацепило? Мы с тобой столько не виделись, а ты всего два письма написал.

Штукин по старой привычке крутнул головой, будто ему был тесен ворот, поправил очки.