Медсанбат-0013

— Все вы, абсолютно все, кхе-кхе, молодцы. Даже трудно кого-либо выделить. Доктора — чудо. Сестры — чудо. И остальные, кхе-кхе, выше всяких похвал. Это вам не заметно. А со стороны... кхе-кхе. И еще одно. Я воевал в гражданскую. Знаю, кхе-кхе, что такое бой. Так вот скажу. — То ли от волнения, то ли от плохого состояния здоровья ему сегодня трудно было говорить. Он чаще обычного покашливал и прерывался. — Скажу, кхе-кхе. С оружием, по-моему, легче. Когда сам стреляешь, идешь в атаку, кхе-кхе. А вам... Под пулями, под осколками, кхе-кхе, и чтоб рука не дрогнула, и голова соображала, а страха перед раненым не показать. Кхе-кхе. Надо очень любить свое дело, свою Родину, человека... — Он надолго закашлялся. И все ждали, боясь шелохнуться.

На лице корпусного застыла снисходительная улыбка. И эта улыбка привлекла внимание Сафронова. Опять ему в глаза бросился новенький орден, и вспомнилось, как там, на плацдарме, корпусной и днём и ночью ходил в маскхалате. И еще вспомнились его слова: «Каждый получит свое, и даже более...»

— Еще одно обстоятельство, товарищи, — продолжал замполит. — Вы принимали участие в освобождении чужой страны, кхе-кхе, Польши. И это большой шаг к нашей общей победе, кхе-кхе, благородная миссия Советской Армии, армии-освободительницы, кхе-кхе. Я заканчиваю. Хочу лишь добавить, что мне приятно и гордо получать вместе с вами благодарности самого Верховного Главнокомандующего. От души поздравляю вас, кхе-кхе. Уверен, что эти благодарности будут хранить и дети, и внуки ваши. И тут, неожиданно для всех, корпусной расправил грудь, бросил на замполита неодобрительный взгляд и воскликнул, багровея от натуги:

— Да здравствует наша победа! Да здравствует товарищ Сталин! Ура!

Потом НШ стал называть фамилии офицеров, а комбат вручал благодарности и пожимал руки подчиненным.

Теперь все внимание Сафронова было сосредоточено на этом моменте. Ему почему-то казалось, что он пропустит миг и запоздает с выходом. Чем ближе подходила его очередь, тем сильнее его охватывало волнение. Но когда его вызвали и вручили несколько разноцветных листов, отпечатанных на простой бумаге, Сафронов произнес, как все:

— Служу Советскому Союзу! Тут вмешался корпусной:

— Капитан Сафронов, быстренько вручите подчиненным и явитесь в штабную палатку.

Сафронов вручил благодарности своим сестрам и санитарам и крепко пожал им руки.

В штабной палатке сидели все командование батальона и корпусной.

— Так вот, орел, — не дав Сафронову прийти в себя, произнес корпусной. — Решили тебя продвинуть. Выбыл из строя начсанбриг пятнадцатой. Поедешь на его место.

— Когда? — спросил Сафронов, оглушенный внезапным назначением.

— Десять минут на сборы.

Сафронов козырнул и вышел из палатки. Неподалеку он увидел Штукина и Галину Михайловну. И тотчас вернулся в палатку:

— Разрешите, товарищ гвардии подполковник?

— Ну что еще?

— А нельзя ли капитана Штукина в эту бригаду?

— Подумаем.

Подчиненные были оглушены сообщением Сафронова не меньше, чем он сам. Сестры заплакали. Санитары молча стояли в стороне, наблюдая, как он собирает свои нехитрые пожитки. На душе Сафронова, несмотря на выдвижение, тоже не было радости. Он так сроднился с людьми, что расставаться было грустно.

«Только не расслабляться», — приказал себе Сафронов.

— Ну, — сказал он, обведя глазами товарищей, — чтобы все у вас как надо было.

Он хотел обнять, каждого, но только козырнул всем и вышел.

— Кхе-кхе, — долго откашливался замполит при прощании. — Будьте всегда таким, какой вы есть сейчас.

«Виллис», фыркнув, развернулся, и они выехали на дорогу. Сафронов в последний раз оглядел палатки, забросанные сверху свежими ветвями, товарищей, с которыми едва успел попрощаться, тропинки, уже протоптанные за эти сутки.

На опушке у сосны стояли его сестры-подружки, худенькая Люба с пилоткой-лодочкой и рослая Стома с поднятой рукой.

Машина качнулась, Сафронов еще раз обернулся, но на палаток, ни сестер уже не было видно. Незнакомый лес лежал по обе стороны от дороги. И там, за лесами, его ждали новые люди, новая работа, новые бои. Война продолжалась.

1973-1975 гг.

Ленинград