Медсанбат

— Товарищ военврач третьего ранга, ходок-то из меня пока неважный. Только из госпиталя. Ранение в ноги. По чистой хотели. Но упросил оставить в армии. Вот к вам и назначен. Может, представите меня, а я поговорю с людьми, так сказать, в порядке знакомства?

— А стоит ли сейчас? — замялся Травинский. — Как-то неудобно получается. Я представлю вас. Все пойдут совершать марш, а вы...

— Ничего, меня должны понять. Я объясню.

— Ну, ладно, представлю вас сейчас.

| Начсандива на месте не оказалось. И Травинскому ничего не оставалось, как написать записку. Он несколько раз писал и рвал. Чем дальше, тем больше, наверное, убеждался, что этот задуманный им марш, так сказать, визит вежливости, ни к чему. Как бы еще посмотрел на эту прогулку начсандив! Травинский почувствовал усталость. Он даже испугался, подумав: «А что, если сейчас на пороге появится начсандив?» Как он будет изворачиваться? Надо быстрее сматываться. Травинский вырвал чистый лист на командирского блокнота и вполне официально написал: «Товарищ военврач первого ранга! Медико-санитарный батальон сегодня совершает двадцатикилометровый марш с полной выкладкой. Маршрут проходил через село. Я зашел к Вам, но Вы оказались в отъезде. Самочувствие личного состава батальона хорошее. Готов выполнить любое задание!

Командир медико-санитарного батальона военврач третьего ранга Травинский».

Эту записку он заклеил в конверт, положил на стол, распрощался с хозяйкой.

Обратный марш батальон совершал уже без Травинского, он уехал на попутных санях.

Вернувшись с марша, Горяинов нервничал.

— К чему этот марш! Десять дней, как подал рапорт, чтобы хоть на неделю послали на стажировку в действующий медсанбат, и ни слуха, ни духа. Занятия проводим без наглядных пособий. Сорвать бы пломбы на ящиках с хирургическими инструментами, показать, научить!

— Такие марши тоже кое-что дают, — возразил Шевченко.

— Мы и так домаршировались! Дальше некуда!

Девчата, несмотря на усталость, затеяли стирку. Шевченко решил непременно поговорить с Аленкой Шубиной. Что-то муторно становилось у него на душе от ее взглядов. У калитки Павел остановился. Анка Широкая нагнулась над лоханью со стиркой. Аленка в это время вешала на веревку выстиранное. Возле них куражился конопатый видно, уже в годах, младший сержант.

— Эх, какие хорошенькие!

Анка выпрямилась: лицо у нее суровое, бороздки меж бровей обозначились.

— Ну, че вам, младший сержант, надо? Уйдите!

— А я, может, хочу познакомиться.

— С кем? С ней? — кивнула она на Аленку.

— Не, с тобой. Больно ноги у тебя красивые, словно выточены.

— Чевой-то? Тебе и в ватных брюках ноги видать? Гляди, какой сыскался!

— Я всурьез тебе говорю. А ты...

— Я тоже тебе всурьез — уйди подобру-поздорову! Анка моргнула Аленке, и та подкралась к нему сзади и легла, а в этот момент Широкая изловчилась и пнула его в грудь. Младший сержант рухнул на снег, и сверху оказалась Анка.

— Аленка, боги за ножом, я его сама удержу. Ну, милый, не осуди. Все пуговицы обрежем и отпустим. Тише, хлопец! Ну, че у тебя там? А? Да не боись, больше ничего резать не будем!

Анка уверенно сидела на младшем сержанте.

— Я же пошутил, девка! Зря ты так-то со мной! Пусти! Ну че навалилась? Фашист, что ль, я? А?

Шевченко вошел во двор.

— Товарищ Широкая! Вы что, шпиона поймали?

— Ну, отпусти! — умоляюще шептал младший сержант.

И Анка отпустила. Высвободившись, младший сержант опрометью бросился со двора.

— Вы что это, серьёзно?

— Да нет, решили попугать. Уж больно эти химики липкие.

— Я сейчас, — бросила из сеней Шубина. — Подождите маленько!

— Аленка, я без тебя управлюсь, — сказала Широкая. — Займись гостем.

— Я вас провожу немножко, — спускаясь по ступенькам, предложила Аленка. — Можно?

— Устала ведь?

— А вы? Мы хоть по дороге шли, а вы снег месили туда-сюда.

Ее глаза были почему-то озабочены.

— Я устал?! — Он поднял Аленку и понес. Она вырывалась, но крепкие руки не выпускали ее.

— Пустите же! — взмолилась она. — Люди увидят...

Он осторожно поставил Аленку на снег.

— Теперь веришь, что донесу?

— Верю... А испугались.

— Чего?

— Ну, что люди увидят или Ольга. Говорят, у вас с ней роман? Она красивая?

— Девушка как на лугу калина. А что? Вот возьму и женюсь!

Павел был в веселом настроении, ему хотелось дурачиться. А Аленка смотрела на него пристально, серьезно.

— Сколько же раз за войну вы будете жениться? На каждом привале?

— Глупости это, Аленка, глупости...

«Кто пустил такие слухи? — билось в его голове, — лов, наверное, спьяна сболтнул. А может, хозяйка похвалилась соседям своим постояльцем».

Аленка подняла на Павла повеселевшие глаза:

— Значит, девчата просто трепались?

— Да. У нас говорят: брехливый человек что уголь: хоть не спалит, то очернит.

— А я было поверила... — Она остановилась, прильнула к Павлу, обняла порывисто за шею. — Я никому тебя не отдам, слышишь? Один ты у меня... — Она отвернула лицо, но Павел заметил, как дрогнули ее полные губы.

Невдалеке послышалось поскрипывание снега.

— Пойдем за дворы, — прошептала Аленка.