Медсестра

Прошло полчаса, и Иван открыл глаза. Он узнал нас и улыбнулся. Жена целовала доктору руки, а тот, улыбаясь, счастливо и гордо озирал нас. Мне всегда нравилось смотреть на врачей, хорошо сделавших работу и сознающих это

— Осложнений не было?

— Серьезных нет, только кетанов малого чего-то не брал. Пришлось давать двойную дозу. У меня впечатление, что у вашего сына чакры темные. Приходите ко мне, когда швы снимете, я ему их почищу.

Мы с женой, совершенно обалдевшие, смотрели друг на друга и я благодарил небо, что доктор ничего не сказал про чакры ДО операции. Потому что я б ему никогда в жизни ни за что не позволил давать наркоз моему ребенку. Подписав бумагу, мы, не дожидаясь утра, немедленно забрали Ивана домой.

РЕКА

Все проходит очень быстро, но мы живы своей памятью. То что мы помним и есть мы. Мне всегда было интересно почему одни события мы запоминаем очень хорошо и помним их ярко в деталях, а другие оставляют лишь слабый след, будто сильно разбавленной акварелью мазнули по бумаге. По какому принципу наша память заполняет себя?

Нами всеми движут два сильных желания. Запомнить все как можно подробнее и оставить после себя как можно больше. Это дает ощущение того, что прожитые годы не прошли просто так, не промелькнули, растраченные впустую, что вот они — в детях, выстроенном своими руками доме, фотографиях, кладбищенских памятниках. Потому нам так больно терять друзей — ведь с каждым из них пропадает целый пласт общих воспоминаний и тонкие нити, словно осенние паутинки, рвутся с тихим звоном, возвещая смерть воспоминаний, а вместе с ними понемногу умираешь и ты сам. Пока я помню свою бабушку, с которой так и не успел поговорить как взрослый человек, своих геройских прадедов, всех своих уже ушедших друзей, пока я пишу о них, а вы читаете, я знаю — они живы.

Не хочу забывать я еще и о многих других людях. Тех, что прошли мимо, слегка задев рукавом, но обожгли взглядом, или же поселили внутри беспокойную, хорошую мысль. Всех тех случайных попутчиков, собутыльников и ночных собеседников, кто словно камешки, формировал мое жизненное русло, поворачивал меня влево и вправо, повлиял на меня пусть незаметно, как песчинка влияет на течение реки, но все-же повлиял.

Ведь пока все эти люди со мной, и я жив.

НАКОЛКА

Его привезли под вечер. Наступало время суток, когда из больницы уходят домой те, кто не дежурит ночью — манипуляционные сестры, гипсотехники, заведующие, доктора неургентных отделений, массажисты, медстатистики. В больнице одномоментно становится гораздо тише — те кому дежурить до утра, не шумят и не бегают понапрасну — экономят силы, оттягивают тот момент, когда тяжело будет даже в туалет сходить. На этажах заканчиваются часы посещений, поэтому родственников тоже становится гораздо меньше. Свет в коридорах и переходах прикручивают, на лестницах остается гореть одна лампочка из трех, а в некоторых местах становится совсем темно, пусто и тихо. Всеволод — так он зачем-то представился мне, когда только открыл глаза. Выглядел Всеволод лет на шестьдесят пять, хотя на самом деле, если верить карточке, было ему всего 47. Весь темный, сухой, похожий на старый можжевеловый плавник, страшно покрученный жизнью. Редкие, пегие волосы на голове аккуратно подстрижены. Совиные, круглые глаза очень внимательно смотрят на все, что я делаю. Смотрят без злобы, без любопытства, совершенно без эмоций — просто фиксируют мои манипуляции. Голосовые связки Всеволода как будто обработали крупным наждаком — его голос был глубоким, низким и надтреснутым сразу во многих местах. Когда он говорил «Всеволод», казалось что в комнате работает инфразвуковая колонка. Тело Всеволода покрывали наколки. С кончиков пальцев ног, на которых было написано «Они устали» до его век, на которых было начертано «Они спят». Он лежал у меня два дежурства. То есть я принял его поздним вечером, утром сдал по смене и вновь увидел через трое суток всего на пятнадцать минут только для того, чтобы отвезти в лифт, едущий на этаж — Всеволода перевели из нашей реанимации на этажи — он выздоравливал. На прощание он без улыбки подмигнул мне коричневым, дряблым веком — «…пят» — мелькнуло и пропало. В ту ночь когда он лежал в моем блоке, он был единственным пациентом. Так очень редко, но бывает. Как-то звезды по особому становятся, что-ли. В таких случаях одного из напарников забирают в другие блоки, где пациентов побольше. В тот раз забрали Колотова. Уйти из блока спать без напарника я не мог. Так и просидел всю ночь с Всеволодом. Когда его доставили после операции, я проделывал все по правилам. Запары никакой нет, «клиент» единственный, я работал, как у нас говорили — быстро, но не торопясь. «Заземлил» пациента, то есть установил катетер в мочевой пузырь, поставил капать «сахар» и нашел в шкафчике необходимый антибиотик.