Медсестра

Ехали долго, в душной и вонючей электричке, первый раз так ехали. Мать всю дорогу сидела зажмурившись. Сойдя на своей станции, они увидели двух почему-то вооруженных солдат и перетянутого ремнями офицера, который стоял в конце платформы заложив руки за спину. Стародачный поселок будоражился слухами — в их округе ловили дезертиров. Никто не знал ни сколько их, ни когда и куда они бежали, вообще ничего. Слово «дезертир» звучало звонко и страшно, как будто чугунный канализационный люк упал на брусчатку. Де-зер-тир. Когда они приехали, уже вечерело. Спать легли почти сразу. В час ночи в дверь тихонько постучали. — Кто там? — по пьяному, надтреснутому голосу матери, Сева понял что ей соверешенно все равно «кто там». — Откройте, ради Бога, человеку плохо. Мать не раздумывая ни секунды, открыла. Люк упал. Их было двое. Два ошалевших сначала от бесконечных побоев и издевательств, а после от своей пьяной безнаказанности худеньких, лысых пацана. Они бежали из своей части с оружием и уже третий день прятались в окрестных лесах — партизанили, — как позже, в милиции, скажет Сева. Дальнейшие ужасные подробности я, с вашего позволения, опущу. Вкратце передам суть. Сначала солдатики съели продукты привезенные мамой и Севой из города, потом выпили наливку, оставленную отцом еще прошлым летом. Все это время Сева и его мама просидели на кухне, за столом. Пока один из уродов щуровал по немаленькому дому, выворачивал ящики, жрал руками, пил спиртное из горла, второй сидел с автоматом на коленях в паре метров за спиной перепуганного Севы и его совершенно равнодушной, закаменевшей матери. Потом они менялись.

Через час после своего вторжения дезертиры по очереди изнасиловали Севину мать. Тогда четырнадцатилетний мальчик, давший себе слово, что он никогда и никому больше не даст обидеть никого из своих близких, зарубил беглых солдат каминной кочергой. Первого он убил прямо на матери, причем она увидев сына краем глаза, принялась плакать и стонать сильнее, чтобы солдат не услышал шагов Севы, а второго мальчик убил ударом в лицо этой-же кочергой, когда воин облегчившись, возвращался со двора. Потом Сева с мамой до утра пытались расчленить и закопать в саду двух бывших солдат Советской армии. Севу посадили в колонию для несовершеннолетних. Мама за два месяца умерла от лейкемии, квартиру на Липках отобрала старшая сестра отца. Вот и все. Такая история.

Про Всеволода я вспомнил совсем недавно, в Новый Год.

***

Зима была снежная. Я таких зим в наших широтах не помню с детства. Кроме этой. Когда я возвращался из командировки в ночь с 30 на 31 декабря на поезде домой, наш состав стал. Как в кино. Он долго замедлял ход и наконец, скрипнув тормозами, остановился. Все очень спокойно спали или просто лежали. Одна компания играла в карты. В наступившей тишине плацкарта были хорошо слышны производимые ими звуки — шлепанье колоды, сдавленные хохотки и редкое позвякивание стаканов. Никого не взволновала эта остановка. Казалось что вот-вот серое, ночное покрывало за окном дрогнет и медленно поедет назад, а потом и мы постепенно набирая ход, снова покатимся в сторону дома. Но нет. Минуты тянулись за минутами а мы все стояли.

— За это время могли уже пять «литерных» пропустить, — озвучил мои мысли сосед снизу. Я глянул на часы — стояли мы уже больше часа. Решив узнать когда мы поедем, я натянул ботинки, куртку — в вагоне стало заметно холоднее — и пошел к проводнику. Проводника не было, зато когда я повернул обратно к своему месту то в окне я увидел мелькание фонарей. Наш поезд стал всерьез и надолго. Мы были первые, а за нами уже собралась очередь. Перед составом на пути упала сосна. Свалила ее тяжесть снега, как я понимаю. Но беда заключалась не в сосне, худо было то, что упав, она повредила пути. Огромное дерево уже резали путевые рабочие, ловко орудуя бензопилами и матерясь толстенькими облачками пара.

Своей метровой в поперечнике серединой, дерево свалилось точно на выступавшую из насыпи шпалу. Рельса от удара была выгнута в невысокую, красивую параболу. Несколько шпал осиротев, потеряли свой параллельный смысл жизни и лежали теперь глупым набором квадратных бревен. Чуть в сторонке стоял высокий мужик в такой же форме, как у нашего проводника. Он не принимал участия в этом хаповае, а просто стоял, глубоко засунув руки в карманы синей шинели. На его голове почему-то вместо кроличьей ушанки, как у других проводников, была фуражка. Начальник поезда оказался дядей высоким, статным, с прямым, красивым носом. Виски его красиво серебрились.

— Ага, теперь понятно чего это он в минус двадцать фуражку носит, — подумал я, внутренне посмеиваясь. Несмотря на фуражку, с бригадиром мы поговорили вполне содержательно. Выяснилось, что стоять нам минимум часа четыре, потому-что подъехать к нам нельзя, что впереди Фастов-товарный — Воооон он, видите огонек? — а за ним в километре и Фастов-пассажирский.

— Сколько до него?