Медуза

Не существующие ныне рельсы когда-то бежали вдоль дороги, поэтому, вырвавшись из энергетического поля города, Клаудиа мысленно словно повторяла тот детский маршрут, отмечая остановки поезда и вспоминая все, что тогда случалось. Вот тут какая-то ошеломительного вида дама сделала ей комплимент по поводу ее перчаток. В те времена, разумеется, носили перчатки. «Графиня Арди-го», – шепнула мать, когда внушающее трепет видение сошло с поезда. И еще один случай, гораздо позднее, когда она уже была подростком: какой-то молодой крестьянин вытащил что-то из брюк и выстрелил в нее, как из водяного пистолета. Жидкость сильно, но не противно пахла щелочью.

Мать никак этот инцидент не комментировала, поскольку произошел он, когда Клаудиа стояла одна в дальнем тамбуре, любуясь видом из окна. Она не сочла нужным докладывать родителям, уже тогда сознавая, что и в их жизни есть многое, чем они с ней не делятся. Клаудиа лишь ответила им тем же, доказывая, какой хорошо воспитанной юной дамой она стала благодаря их неустанным «разорительно дорогим» – по словам отца – заботам и воспитанию. Есть вещи, которые настоящая леди не обсуждает даже с родителями.

Через полчаса после выезда из Вероны Клаудиа подъезжала к деревне, еще больше, чем прежде, раскинувшейся по окрестностям. Завернув за угол безобразного квартала жилых домов, она поехала по одному из чудом уцелевших здесь проселков, потом по переулку позади их бывшего поместья и остановила машину в тени высокой стены, каждый камень которой в детстве представлялся ей сжавшейся земной сутью одного из тех праведников, чьи души пребывают в раю, о котором толкуют священники.

Ни один из домов на другой стороне переулка – память о бурных годах экономического чуда, позволивших Венето достичь более высокого уровня жизни, чем в Швейцарии, – не подавал признаков жизни. Ей понадобилось сделать над собой огромное усилие, чтобы поверить, что эти дома не только действительно там стоят, но еще и обитаемы. В памяти Клаудии это место навсегда осталось пологим склоном, расчерченным строгими рядами виноградника.

Она выбралась из машины и подошла к зеленой деревянной калитке в стене. Вся эта чушь о ее родителях! Она раз и навсегда заключила сама с собой договор: никогда об этом не думать. А особенно – о Леонардо и последствиях его появления на вилле. Но, судя по всему, договор не действовал. Когда решаешь о чем-то не думать, мысли об этом в конце концов занимают в твоей голове больше места, чем то, о чем ты, как предполагается, думать должна. Нечто вроде налога на забвение.

Клаудиа отперла садовую калитку, вошла и заперла ее за собой. Потом, закрыв глаза, привалилась спиной к ее деревянным планкам. Прошло не менее минуты, прежде чем она открыла глаза. Все было в порядке и находилось на своих местах – точно так, как она оставила. Главную радость сад доставлял ей тем, что был в ее полной власти. Разумеется, то же самое можно было сказать и о ее веронской квартире, но там люди приходили и уходили, пусть только по ее приглашению, и невольно оставляли следы своего пребывания. Сад же был заповедной зоной. Никто, кроме нее, здесь не бывал. Разве что Нальдино – и то лишь однажды. Но это было правильно и естественно. В конце концов, именно здесь он был зачат.

Ее цель находилась слева, но она даже не посмотрела в том направлении, предпочтя, как всегда, пройти окольным путем. Она двинулась по гравийной дорожке под высокими платанами и каменными дубами, по обыкновению чуть устало, словно слуге, кивнула покрывшемуся плесенью бюсту на обочине и направилась дальше, к пруду, где под покровом водяных лилий плавал тучный карп.

Теперь впереди была кипарисовая аллея, которую она сама велела высадить, чтобы отгородить свой сад от любопытных взглядов из нового жилого квартала. Деревья были уродливыми, но быстро, как и обещал садовник из питомника, разрослись за эти годы ввысь и вширь, полностью скрыв высокую стену, возведенную по ее настоянию застройщиками, чтобы отгородить от мира последний кусочек усадьбы. Такова была ее идея, и она идеально осуществилась. Аллея оправдывала свое назначение, но в восприятии Клаудии ее словно не существовало – она была чем-то вроде театрального задника, который есть, все это знают, но никто на него не смотрит. В обоих случаях значение имел не задник и не красочный занавес, роль которого в данном случае играл уродливый блочный дом, а лишь сама сцена с уже установленной на ней декорацией, ярко освещенная, заряженная накаленной атмосферой.