Медуза

Какие же там слова? Позднее мать утверждала, будто это стихи знаменитого поэта, но у нее всегда были претензии на интеллектуализм, к тому же стихи были слишком просты и безыскусны, чтобы предположить, что они когда-либо вообще существовали в письменной форме. Несмотря на то, что мать тысячу раз напевала ей эту песню, Клаудиа помнила лишь отдельные фразы и слабо представляла себе, что они означают. «Nun der Tag mich mud gemaht… wie ein mudes Kind… Strin, vergiss du ailes Denken…» [29] Что-то о детях, уставших на исходе дня, и о том, что пора заканчивать все дела и размышления и отправляться на покой.

Если бы Клаудиа могла! Она знала: появление Дзена – предзнаменование. Полицейский думал, что он такой умный, особенно когда говорил о Леонардо, Нальдино и Несторе, но Клаудиа видела его насквозь. Обнаружение тела Леонардо безусловно вызовет новое расследование всех обстоятельств, связанных со смертью Гаэтано. Придет новый человек, гораздо лучше информированный о деле Леонардо. Он будет неподвластен давлению, оказанному в свое время на инспектора Бойто, и сразу докопается до истины. Можно сколько угодно твердить о том, что он будет бессилен, пока Клаудиа остается и Швейцарии, но не может же она вечно жить в отеле. Л как только она вернется домой, он будет ее уже там поджидать. Ее могут арестовать даже на границе. И что ее ждет? Двадцать пять лет? Пожизненное заключение? Она умрет в тюрьме.

Снизу снова послышалась музыка, та же самая тема, но на сей раз в оркестровом исполнении. Неуклюжий пор брусчатки внутреннего двора поблескивал далеко внизу. «Und die Seele unbewacht will in freien Flugen schweben…» Она знала, что die Seele означает «душа», а дальше было что-то насчет полета, но она не понимала, что такое unbewacht. А когда спросила у матери, та заплакала и сказала: «Это означает «никем не хранимая», «оставленная без присмотра», такая, которой некому посоветовать, что делать или говорить, что чувствовать и как себя вести. Это означает: «совершенно свободная, наконец освободившаяся».

Этот эмоциональный всплеск матери еще больше замутнил смысл слова, придав ему опасный, угрожающий оттенок – будто взломал некое табу. Да и слово die Seele было ненамного более понятным – что-то вроде идеальной версии ее самой, с более красивыми волосами, Без угрей, месячных болей и лишнего жира, который был для нее тогда большой проблемой, хотя впоследствии ее вес пришел в норму. А слово unbewacht она и вовсе не поняла. Быть хранимой – это именно то, чего ей так отчаянно хотелось, особенно когда она засыпала, но ее родители не были способны дать ей это, и слезы матери служили лишним тому доказательством.

Клаудии впервые пришло в голову, что ее брак с Гаэтано, а возможно, и роман с Леонардо были просто попытками вернуться к той карточной партии, которую разыгрывали ее родители, и пусть хоть и посмертно доказать им, что выиграть все же можно.

Клаудиа перегнулась через перила, глядя вниз, на камни, выложенные в форме переплетающихся ангельских крыльев. Unbewacht. Теперь она отлично поняла смысл и этого слова, и слова Seele. Она также осознала – и это, вероятно, был момент истины, – что понимание пришло к ней слишком поздно, не как пролог, а как эпилог.

XIV

Дверь открыл бородатый мужчина. Даже не взглянув на удостоверение, он взмахом руки пригласил Дзена пройти в большую комнату, изолированную от раздражающего окружения миланского пригорода как звуковой подушкой струнной музыки, так и книжными стеллажами, занимавшими пространство всех стен от пола до потолка и оставлявшими свободным лишь крохотный «аварийный люк» в виде двери, через которую и вошел Дзен.

– Большое отличие от последнего раза, когда меня навещала полиция, – прокомментировал Лука Бранделли. – Это было в годы разгула терроризма. Почему-то они вбили себе в голову, что я знаю, где прячутся Тони Негри и лидеры «красных бригад», и прошлись по моему дому бульдозером. Добрая треть моих папок с журналистскими расследованиями бесследно исчезла.

– Вам их не вернули?

– Папки вернули. Увы, без их содержимого. Ну, так нельзя же иметь все.

Бранделли был коренастым мужчиной мощного сложения, среднего роста, с буйной шевелюрой вьющихся седых волос и бородой под стать. Шаркающей походкой он передвигался по квартире в линялых джинсах, мешковатом свитере и мокасинах, словно заранее предупреждал: каких бы взглядов я ни придерживался, это не касается внешнего вида. Нет, он больше не занимается журналистикой, сказал Бранделли Дзену, заваривая китайский зеленый чай в крохотной кухоньке.

– Я могу более или менее сносно существовать на пенсию, поэтому решил посвятить остаток дней написанию книги.

– О чем?

– Исчерпывающий перечень, объяснение и анализ «итальянских тайн».

– Должно быть, том получится не слишком толстый, – заметил Дзен.

– Практически невидимый.

Они вернулись в гостиную. Ирония, понятная обоим, на время сблизила их. Бранделли подошел к приемнику и выключил его.