Медведь

Когда ты сначала тонул на «Титанике», а потом тебе бросили спасательный круг и втащили в лодку к спасшимся, понимаешь, что люди до сих пор делятся на сорта. Века сменяют друг друга, а сорта, как ни крути, остаются.

Московский гость оказался истово верующим человеком и приехал поддержать меня. На экране перед нами плыли кадры новостной ленты: череда землетрясений в Японии, рванет или не рванет Фукусима? На них хорошо ложились его слова о грядущем конце света и о том, что раз такое произошло с Медведем – самым лучшим, самым светлым человеком из всех, с кем он знаком, значит, и впрямь быть беде.

– Ты понимаешь, что твой ожог – производная случившегося с ним? Ты теперь должна быть совсем другой. Вот тебе наглядный пример: там – ад, тут, в твоем отделении – рай. По-другому надо жить, понимаешь? И времени на это все меньше.

Я кивала, хотя очень устала от мыслей, которые крутились в голове. Я и так теперь буду жить по-другому, потому что не смогу жить по-прежнему, даже если очень захочу. Разве можно жить так же, как раньше, узнав, как бьются невидимые крылья внутри, и почувствовав, как они вырываются наружу.

Проводив его до выхода из больницы, я встретила Бегемотика. Он, конечно, не узнал меня, ведь все больные на одно печальное лицо. Вдохновенно вскинув брови, породисто наклонив голову, он уверенно ходил по своей больнице – одной из самых лучших кают давно давшего течь корабля отечественного здравоохранения. В трюмах плескалась вода, но Бегемотик был невозмутим и делал ровно то, что он мог делать в этой ситуации, – спасал людей. Такие покидают корабль последними, когда все уже давно сбежали в коммерческую медицину, оперативно подогнавшую для команды тонущего «Титаника» спасательные шлюпки. Небольшие, но хоть без течи.

Широко расставив ноги и не обращая внимания на качку, Бегемотик на ходу разговаривал с родственниками очередного пациента, и наверняка они чувствовали, кто тут бог, а кто коленопреклоненный дурак.

Я тоже чувствовала, хотела поздороваться, но как-то не попала в его поле зрения, засмущалась и постаралась быстрее исчезнуть.

В палате включенный компьютер без конца прокручивал черно-белые кадры служебных видеозаписей. На них Медведь, совершенно здоровый, пытался вернуться домой. Вестибюль метро, Витебский вокзал – служебные записи достал его друг, который ушел первым со встречи, перевернувшей жизнь не одного человека.

До тошноты, до головокружения, до мелькания в глазах я все смотрела и смотрела нон-стоп эти кадры. Ведь даже тогда, когда удалось узнать многое из произошедшего в тот вечер, понять главное так и не получилось. Чем больше фактов становилось известно, тем очевиднее было, что не ясно ничего. Чем больше я узнавала, тем понятнее и вместе с тем непостижимее, нелепее, абсурднее становилось случившееся – как глубокий крайне тяжелый сон. Сон третьей степени.

Эмоциям, как и слезам, уже неоткуда было взяться. Были только факты, которые, нанизываясь один на другой, неумолимо приводили к стону-вою при абсолютно застывших чувствах:

– Как? Как это могло случиться? Как ты мог допустить это?

Когда тошнота и мелькание в глазах становились невыносимы, я шла за пределы царства чистого воздуха в общий коридор. Там выгуливали свои обожженные места больные двух отделений.

В одну из прогулок двери лифта раскрылись на нашем этаже, и из него выскочил маленький чернявый милиционер. Он забежал в первое отделение и, получив там отрицательный ответ, ринулся к нашим дверям, но медсестра с поста не дала визитеру в форме пройти дальше порога.

Выскочив обратно в общий коридор, он по кругу обежал его, видимо, выискивая дверь, в которую еще можно было бы ткнуться, и наконец остановился посреди рекреации, трагично заломил на голове фуражку и жалобно возопил:

– Где же мне ее найти?!

– Кого? – без интереса спросила я.

Он назвал мое имя.

Оказалось, это был участковый. Не с нашего участка – просто у него были «свои» пострадавшие в больнице, вот заодно ему поручили зайти ко мне. Опрашивать – так всех разом.

Первое, что пришло на ум, – неужели придали ход бумагам, которые я оставляла в РУВД по поводу пропажи телефонов Медведя.

– Мне нужны ваши показания насчет того, как вы получили ожог, – спустил меня на землю участковый.

– Зачем? – опешила я.

– Нужны показания. Без них никак. Телефонограмма из больницы в РУВД поступает. Я записываю.

Он достал из портфеля лист бумаги, на котором аккуратным почерком заранее было выведено, что моему здоровью нанесен вред средней степени тяжести. Я дала милиции, ставшей за это время полицией, чрезвычайно ценные показания относительно того, как ожидала закипания чайника возле плиты и пламя перекинулось на мою одежду. Участковый, приехавший в ожоговое отделение по моим «горячим следам», подробно конспектировал.

– И халат загорелся, – старательно выводил он.

– Халат бы не загорелся, пишите: ночная рубашка, – диктовала я.

– Ночная рубашка по типу сорочки, – бубнил страж порядка.