Медведь

Марина часами бродила по узким колоритным итальянским улочкам, слушала мелодичную незнакомую речь, фотографировала красивые места, даже улыбалась в ответ на комплименты горячих итальянских парней, которые понятны были без перевода. Недельная итальянская терапия оказала на девушку благотворное воздействие, и она уже вполне могла общаться с родными и друзьями без фальши и лишних эмоций. Однако, как только темнело за окнами, Марине вспоминались те несколько ночей с Петром в его лесной избушке и в Калиновке, она как будто вновь проживала моменты их близости, их разговоры и ночное купание в ледяной речке. Не было смысла растравлять душу этими воспоминаниями, надо было регулярно занимать себя разными делами и пустыми суетными заботами, так, чтобы к ночи коснувшись головой подушки тут же проваливаться в сон от усталости. Она так и делала. Но в глубине души поселилось горе, и оттуда его никто не гнал…

Глава 29

…Бабка Матрена, как всегда спозаранку, подоив Пеструху, выгнала ее в стадо и собиралась всецело посвятить себя огороду, как вдруг, в калитку постучали, и вошел Михаил.

— Здравствуй, болезный, как здоровье? Раны зажили?

— Все вашими молитвами, если бы не вы, бабуля, гнил бы сейчас в земле.

— Зачем пожаловал? Отблагодарить хочешь? Так не стоило и приходить такую даль, я не за благодарность старалась… Али, что ещё приключилось?

— Я к Марине пришел, — тряхнув своей чёрной гривой, сказал мужчина и внимательно глянул на Матрёну.

— Так Марина уехала домой, в Москву. Уж, почитай недели две, как я ее проводила.

— Почему же она меня не дождалась, что за срочность? — нахмурился мужчина.

— А чего ж ей ждать-то было, коли ты Михаил? Ей-то Пётр нужен был!

— Но вы то, бабуля, знаете, что я не Михаил! Или нет?..

— Что говорить, были у меня сомнения, конечно, но уверенности-то не было, — развела руками Матрёна, — вроде и шрам я разглядела у тебя на боку после того ранения, когда Маришка тебя привела, но на тебе ж живого места не было, рана на ране, поди разберись…

— А почему ж вы, уважаемая Матрена Васильевна, скрыли свои сомнения ото всех?

— Если ты сам это скрыл, зачем я буду тебе мешать. Судьба твоя, ты заслужил этот выбор, и ты его сделал, — недоумевала старушка.

— Господи, как я устал доказывать, что не назывался Михаилом, Полина меня с этим уже с ума свела! — простонал Петр, схватившись за голову.

— Ладно, коли так, Петруша, что сделано, то сделано, пойдем в избу, чайку попьем. Все и расскажешь, — примирительно сказала Матрена, а сама всё гоняла в голове: как же так получилось, что она ошиблась? Или не ошиблась?

В избе, за самоваром, за бабки Матрениным ароматным, настоянным на травах чаем, поведал Петр о своих приключениях:

— …Он не нашел меня в тот день, а ночь я понапрасну пробегал. Увидел его, когда начало светать, опоздал. Ушел подальше, насколько успел. К исходу второго дня, он напал на мой след и хотел догнать, но не смог. Зато метнул нож и попал. Видно на шее таскал на шнурке, потому, что иначе потерял бы, когда медведем был. Одежду-то мы оба потеряли.

— Я заметила, — не удержалась от реплики Матрена.

— Ну, так вот, он мне в ногу попал, вернее в лапу. Я, конечно, так быстро двигаться уже не мог, и он меня настиг, в конце концов. Ножа у него больше не было. Он схватил какую-то дубину и пытался бить меня ею, я как мог, увертывался. Потом, изловчился и повалил его. Конечно, медведь по сравнению с безоружным человеком находится в преимуществе, но мне то такое преимущество зачем? Чтобы весь век в медведях оставаться? Хорошо хоть не убил его в этот момент. Сам не знаю, какая искра во мне горела, не давая забыть, что я человеком хочу остаться, когда я медведем обычно бегал по лесу, ничего человеческого не оставалось, а тут я помнил Марину всё время, и меня удерживало что-то от обычной звериной ярости.

— Наверное, любовь Маришкина. Она все окна у Гаврилыча проглядела, ночи не спала, всё ждала тебя, непутёвого… — сокрушалась бабка Матрёна.