Медведь и бабочка

— Эх, ты, — огорчился человек в шляпе. — Подлещика оглушило. Не туда смотрите! А ты, мальчик в красном костюме, отойди от воды.

В воде, на границе с темнотой, колебался, поблёскивая, широкий рыбий бок.

— Мама, вон он! — радостно закричал Алёша.

В это время красный мальчик оступился и без всплеска с головой ушёл под воду — никто и охнуть не успел.

Алёша как стоял в оцепенении, так и остался стоять, и только крепче зажал в пальцах верёвку, которой была завязана покупка — коробка с летней обувью.

А рядом в светлой воде неглубоко брезжило и расплывалось красное облачко.

Алёшина мать охнула, нагнулась, обеими руками поймала под водой красное облачко и вытащила его на лёд. Мальчик часто моргал, но реветь не собирался, с удивлением прислушивался, как по лицу, по губам стекает влага, и улыбался, оттого что столько людей сразу смотрело на него.

Советы посыпались, как горох:

— В тепло его!

— Горячим молоком напоить с мёдом.

— Чугун картошки сварить и над паром его держать.

Мальчик всё улыбался и вдруг, никто пошевелиться не успел, юркнул в толпу, в ноги, как в лес, пропал, и вот уже он карабкается по дамбе, домой бежит, к бакенке.

— Мать увидел, — сказал кто-то. — Вон она идёт.

— Не увидел, — поправили его, — а почуял. Как он её увидеть-то мог?

— Попадёт ему на орехи…

— Алёша, — спросила Алёшина мама, — ты у меня коробку с обувью не видел?

— Вот она, — сказал Алёша. — В этой руке у меня моя коробка, в этой твоя. Когда ты его вытаскивала, я твою коробку подобрал…

Они потихоньку выбрались из толпы.

— Рукава-то у тебя мокрёшеньки, — говорил Алёша.

— Мы их за ивами выжмем.

Они зашли за старую, с полым, обожжённым нутром иву, за оба конца выкрутили рукава маминого пальто, расправили их, чтобы не морщились, и мать похвалила Алёшу:

— Сильный!

— Хорошо кормишь, — ответил он солидно.

Мать улыбнулась:

— Стараемся.

Отсюда хорошо была видна Кама, льдины шли по ней ровно, а посредине просматривалась тёмная полоса стрежня — любой пароход пройдёт, ничего ему не сделается.

В автобусе впереди себя Алёша услышал разговор двух старух:

— Там, говорят, какая-то женщина ребёнка из воды вытащила. Нырнула, говорят, в чём была, и со дна его достала. Награждать её будут.

— Молодая женщина-то?

— Да, не старая…

Тут вмешался полный мужчина.

— Не женщина это, — на весь автобус авторитетно сказал он, — а Виктор Васильич Крутиков, пожарный. — И прибавил, скромно понижая голос: — Племянник мой.

Алёша посмотрел на мать. Она приложила палец к губам: не говори, мол, ничего, ради бога, что было, то прошло, да, ничего такого не было, рукава даже просохли.

— Кем он работает? — спросил кто-то полного мужчину. — Племянник-то твой?

— Я же сказал, — ответил тот. — Пожарник он, пожары тушит.

Автобус оживился:

— Ах, пожарник!

— Тогда понятно… Пожарники — они и в огонь и в воду…

Автобус ехал ходко, за окном плыл крутосклон с оврагами, и в них дотаивал серый снег. Алёша держал на коленях коробку с новой обувью, и ему очень хотелось сказать людям, что ребёнка спасла его мама, вот она сидит. Не верите — рукава ещё влажные. Но он не сказал: мать не велела, да и стеснялся он громко говорить на людях. А потом — кто знает! — может, пожарник какого-нибудь другого ребёнка спас?

Автобус заговорил о другом, о том, кто что купил в городе, и Алёша стал думать о другом — о коробке, что лежит у него на коленях. Собственно, он о ней постоянно думал, даже тогда, когда по льду ходил, но сейчас он с наслаждением думал только о ней и ни о чём ином. Обувь-то, конечно, летняя, коричневые туфли. Но уж больно они красивые! Жалко, что летом не учимся, некому будет на них смотреть. Как бы маму уговорить, чтобы она разрешила их надеть сейчас? Ну не сегодня, не завтра, а, скажем, на Первое мая?

Вот было бы хорошо на Первое мая прийти в новых туфлях тридцать первого размера. А чего? Праздновать так праздновать, гулять так гулять, чтобы и тебе было хорошо и людям приятно.

ЗА ДИКИМ ЛУКОМ

После половодья луга сразу одевались травой, и земля под ней была зыбкой и вязкой.

Об эту пору поспевал дикий лук.

Его никто не пахал, не сеял, но среди зелени, как после забот сеятеля, были густо рассыпаны светлые, а то и розовые цветы его на сочных стрелках — собирайте, пока дикий лук свежий. Недолог его век, быстро деревенеет эта сладкая травушка…

Алёша и племянница Иринка пошли по дикий лук и намаялись. Луговая глина всё хотела стянуть с них башмаки, и если бы шнуровка была слабой — стянула бы.

Глина толсто налипала на ноги, как бы надевала на них вторую обувь, прошитую травинками, до того тяжёлую— шагу не шагнуть. Время от времени, не вынося собственного веса, глиняная эта обувка отваливалась, и недолго ногам было легко. Но тут же на ходу начиналось сотворение новой, ещё более грузной обуви.

Глина была, а дикого лука не было.

Наконец-то дети набрели на его россыпь, и Алёша сорвал на пробу первую стрелку, протяжную, светло-зелёную, с белым прозрачным комлем, и съел её с расстановкой, вместе с цветком.

— Алёша-аа, — услышал он позади себя жалобный голос девочки и обернулся.

— Иди сюда! — позвал он Иринку.