Медведь. Пьесы

М. Э, э! Не зарывайся, Дженни, не зарывайся! Не надо мне тут, пожалуйста, оборачивать против меня мою же пропаганду. Не я ли в первую кампанию изо всех сил доказывал, что старые нормы отжили свое? Что мир нуждается в новых, более либеральных законах? Долиберальничался, старый идиот. Это теперь я понимаю, что ни от кого ничего не зависит, что это Богу было угодно несколько подзакрутить гайки, а чтобы их подзакрутить, нужно было сначала облажать либерализм на глазах у всех. Тут я и сгодился. Ты понимаешь, я надеюсь, что никто из нас не играет в мире никакой роли? То есть играть-то играет, да текст давно написан?! (В зал.) Вы что, думаете, мы от себя все это говорим? Я, он, она? Ни хрена подобного, это пьеса, и плохая пьеса. Но она уже написана, и от нас зависит только выбор ролей. А сюжет состоит из непрерывного закручивания гаек, потому что конструкция все больше ветшает и разбалтывается. Но вот ведь какая штука — чтобы их закрутить, надо периодически их отпускать. Кое-что разрешать, кое на что смотреть сквозь пальцы… Я только для того и был нужен, чтобы немножко отпустить тормоза. А ты, Дженни, — не обольщайся, пожалуйста! — была нужна на свете только для того, чтобы нация полюбила консерватора. А меня пожалела, по-матерински пожалела, но списала в архив! Понимаешь теперь? Если бы не было тебя, они придумали бы что-нибудь другое. Нельзя же, понимаешь, так просто взять и разлюбить либералов. Написали бы, что у меня на ногах грибок, что я вытащил во власть всех ребят из родного Арканзаса…

М1. Теннесси.

М. Ну Теннесси, хрен с вами совсем… Что вы так цепляетесь за эти реалии, зритель давно следит за действием.

Ж (лениво). Вот действие и давай. А то размышления все эти… о роли личности в истории… Дорвался до книжек на старости лет, вот и самовыражается… Напиши книжку, издай, может, кто и купит. А нам действие давай. У тебя нет еще одного пистолета?

М. Нет. Я думал, на тебя и одного много.

М1. Вот в этом и была твоя беда, понимаешь? Не надо тут молотить про либеральные ценности. Не надо. Все теперь молотят про либеральные ценности, как что — либеральные ценности, другой темы вам не осталось. Нудят, нудят… Ты и речи свои занудные так же строил. Мысли на копейку, разговоров на три часа. Сладкоречивый Боб. У нас в Shit, бывало, как тебя понесет, все извращаются: давайте выпишем из его речи все глаголы, может, смысл выплывет? Пожалуйста, выписываем: хотим, можем, должны, будем, приложим…

Ж. Ты забыл «обустроим». Это был наш фирменный глагол. Когда он забывал, я его специально вписывала во все речи. Такой хороший глагол, уютный. Будто у нас не страна, а один большой курятник. И в нем один большой… как это… куровод. Трепло фиговое.

М (после паузы). Слушай, Дженни, я так и не понял за все это время одного, но главного. За чем я, собственно, сюда и приехал. Ты меня любишь?

М1. Это сильно, да. Это сильно. Не можем взять действием — переводим в мелодраму. Это да, это конечно…

М (серьезно). Погоди, Крон, а? Можно она сама скажет?

Ж. А я не знаю, Боб. Честно, не знаю. Я ведь была уверена, что ты рано или поздно приедешь. Найдешь. Ты действительно всегда доводил все до конца, педант, хороший мальчик. И вот тогда, думала я, я наконец пойму. Увижу тебя без ауры власти, такого, какой ты есть. Ты меня трахнешь, как надо. Я тебе дам, как надо. Без этой постоянной оглядки. И даже под музыку. И тогда я, трах-тарарах, пойму, чувствую я к тебе что-нибудь или нет, или мне просто интересно посмотреть, как это президент Соединенных Штатов начинает сопеть и выпучивать глаза. Но ведь смотреть, как ты, допустим, тужишься в сортире, мне совсем не было бы интересно. Не противно, а просто неинтересно. А как ты меня будешь валять — это меня очень занимало, не скрою, но я и сама не знаю, какого сорта было это любопытство. Иногда я тебя любила, безусловно. То есть мне казалось, что я тебя любила. А после всей этой истории — даже сильней, честно. Иногда. Подумаешь, и жалко. А Крон вдобавок оказался такой скучный… как и все люди без правил… Вот парадокс, которого мне, умной девочке, за тридцать лет никто так и не объяснил: ну ладно, ты без правил, ты без башни, ты террорист Иван Помидоров, взрываешь города, публикуешь компромат, не признаешь авторитетов, ходишь дома хрен тебя знает в чем… Но почему ж ты такой скучный, вот я о чем думаю?! Потому что этот… (Указывает на Боба.) И правильный, и нудный, и такой-сякой, но вот он может выкинуть иногда фортель, и даже сказать ласковое слово, и что-то такое выдать-сбацать… А ты — никогда и ничего. Вот мы тут сейчас жуем мочалку все второе действие, и вдруг он просто так спрашивает: ты — любишь — меня? А я понятия не имею, но в этом есть психологический интерес. Меняются условия игры, перспектива какая-то сразу… Ты ужасно скучный, Крон, и поэтому всегда проигрываешь. Вот мы его свалили, а что мы выиграли? Тоска ужасная…

М1. Что да, то да. Ты как заведешь, сразу тоска. Я ее представляю физически: зеленая такая.

М. Так ты мне и не ответила, Дженни.