Медвежатник фарта не упустит

— Итак, — стал подводить итоги Густав Густавович, — похищено семнадцать мешков золотых монет, пятьдесят четыре пуда золотых полос и девяносто четыре ящика золотых слитков. Всего на сумму…

— Борис Иванович, вам телефонировали из Чрезвычайной комиссии, — появился в проеме хранилища секретарь Бочкова.

— Кто? — спросил побелевшими губами Бочков.

— Товарищ Брауде.

— Что она сказала?

— Она сказала, чтобы вы немедленно… — секретарь посмотрел на Густава Густавовича и, вплотную приблизившись к своему начальнику, что-то с жаром зашептал ему на ухо.

Когда секретарь закончил, Борис Иванович был крайне задумчив.

— Спасибо, ступай, — произнес он, глядя себе под ноги и покусывая нижнюю губу.

— Что случилось, Борис Иванович? — с тревогой посмотрел на Бочкова Густав Густавович.

— Ничего, если не считать того, что чехословаки и каппелевцы вот-вот войдут в город, — нервно хохотнул комиссар банка. — Их отряды видели уже возле Архиерейской дачи и в Суконной слободе. И нам велено эвакуировать золото…

— Как? Куда? — взволнованно спросил старик-хранитель.

— А это они не сказали, — усмехнулся Бочков и добавил: — Потому что сами не знают.

— И что нам делать?

Борис Иванович толкнул носком сапога золотой червонец, валяющийся на полу хранилища, будто какая-то полушка. Потом поднял глаза на старика и произнес:

— Густав Густавович. У входа в банк стоит мой автомобиль. Прикажите солдатам от моего имени погрузить в него десять ящиков золота. Нет, двенадцать. А потом ступайте себе домой.

Глаза комиссара Государственного банка товарища Бочкова были ясны и чисты.

— Как скажете, Борис Иванович, — ответил старик-хранитель, и в его голосе была явно различима немалая печалинка. — Я все сделаю.

Бочков немного постоял, медленно оглядывая помещение хранилища.

Потом сказал:

— И… заприте, пожалуйста, после… все здесь…

* * *

Шофер автомобиля комиссара Бочкова был крайне недоволен.

— Нельзя, — говорил он, — нельзя, товарищ комиссар, так грузить легковую машину. Ведь не грузовик все же. И рессоры… Могут не выдержать.

Борис Иванович молчал.

Вот ведь скоты. Все сбежали. И первыми — его дружки-приятели из Губернского комитета партии. За ними смылись бонзы из Военного комиссариата и Губчека.

Что, не могли предупредить его раньше, что положение в городе аховое и Казань под угрозой захвата? Нет ведь. До последнего момента скрывали, что за город уже идут бои. Ладно, обывателя, а его-то зачем было за дурака держать?

«Учения, мать их разтак. Этот Ванька Межлаук тот еще очковтиратель. Небось, уже трясется в вагоне главкома Вацетиса и пьет водку, алкоголик несчастный. Тоже мне, военком…»

В устье Казанки было тихо. Возле одной из пристаней стоял пароход «Алтаец» с заглушенной машиной. Бочков велел подъехать прямо к борту и, привстав с сиденья, прокричал:

— Эй, на пароходе! Здесь комиссар Бочков!

С четверть минуты на пароходе было тихо. Затем на палубу вышел человек в белой сорочке и перевязанным бинтами плечом. На бинтах алело подсыхающее пятно крови. Человек, верно, из-за ранения не очень ловко надевал на ходу мундир, на котором Борис Иванович заметил погоны. Царские погоны. Бог мой, да это же белый офицер!

— А здесь поручик Скворцов, — не совсем трезво ответил офицер и вперил мутные глаза в Бочкова. — Чем могу служить, красная сволочь?

Борису Ивановичу часто снился один сон. Будто он на автомобиле, груженном золотом, натыкается на белых и те начинают в него стрелять. Пули пролетают у него над головой. Близко. Еще ближе. Он даже чувствует ветерок от них.

Он тоже вооружен, достает свой револьвер и начинает отстреливаться. Но его пули почему-то летят совсем медленно, так что он может видеть их полет. И падают они едва ли не у его ног. Расстреляв таким образом весь барабан, он отдает приказ шоферу уезжать, но проклятый автомобиль не заводится. А белые уже близко, и их золотые погоны сверкают на солнце и слепят ему глаза.

Тогда он выпрыгивает из автомобиля и бежит. Ветер свистит в ушах, и ему кажется, что он не бежит, а летит.

Но… это ему только кажется. Он не бежит, а медленно, едва передвигая ноги, идет. Нет, ползет, как улитка. Ноги тяжелые, будто налиты свинцом, а ветер в ушах — так это от пролетающих совсем близко от него пуль. И одна из них, он это чувствует, вот-вот вопьется ему под лопатку. Туда, где стучит быстро-быстро его сердце…

Этого сна он боялся. Он ненавидел его. Даже во сне Борис Иванович пытался проснуться, чтобы не досматривать это сновидение до конца. Иногда это ему удавалось. Но все равно наутро просыпался Борис Иванович в мокром от холодного пота исподнем и целый день ходил сам не свой; был совершенно разбит и раздражен, и всякое дело, за какое бы он ни брался, валилось из рук.

Вот и теперь, глядя на поручика Скворцова, Бочков поймал себя на мысли, что это опять тот самый проклятый сон, и надобно поскорее проснуться, чтобы наваждение кончилось.

Но это был не сон.

— Что, крыса краснопузая, бежишь? — недобро усмехнулся поручик. — Погоди-ка, я сей час, — скрылся он в каюте.