Медвежьи углы

Годы… И еще годы. Черешня и соседи продолжали жить за забором. Была еще любовь. Ее звали…м-м-м-м каким-то женским именем. Желтые длинные волосы, синие глаза, запах и голос приятные. Ее голос шелестел, Андрюха раскачивался на ветру, тыкался носом в ее румяные щеки, она улыбалась. Но она не соседское дерево у собственного забора — ушла осенью; она улыбалась, а черешня сыпалась листьями-лоскутками.

Она ушла, а черешню закрыли от него мощным металлическим забором, а еще у Ленки-дуры завелся мужик — Колян, охранник. Агрессивный, грубый с пневматическим пистолетом на поясе.

Полгода Андрюха сидел дома — рисовал, читал исторические романы и перечитывал старые семейные письма и открытки.

А потом снова весна. И снова настроение чувствовать и нюхать ветры, и черешня зацвела новым цветом и, жужжа пчелами, бросилась атаковать его, Андрюху, запахами.

Андрюха оценил черешневы старания и стал готовится к посещению своей Дамы. В это, новое свое лето, он решился явиться к ней во всей красе. Подсказку ему дала дедова открытка, которую он нашел на чердаке. В ней дед поздравлял с Днем Октябрьской Революции Андрюхиного прадеда Саида. Открытка отправлялась далеко, куда-то в Казахстан, но вернулась, не найдя прадеда, домой.

Прадед был крымским татарином, это и навело Андрюху на мысль о новом переодевании. Воином Крымского ханства, храбрым и быстрым, предстанет он перед Ней. Штурмовать соседский забор было решено во всеоружии, с веревочной лестницей и коротким кочевничьим луком, ибо не ставят препятствий перед настоящей любовью и смешон пистолет перед настоящим луком.

— Хе-хе-хе, — как встарь басил татарский князь Андрюха Иоанычам!

— Сеемка, звони в дурку! — сипела Иоанновна, древнему своему Иоанычу.

Жизнь налаживалась!

Видец

Я был маленьким еще, стоял на улице возле своего дома, а они мимо шли: два рыцаря в черных латах, с закрытыми забралами, оружия в их руках не было, а на ногах были тапочки. Было что разглядывать, и я разглядывал. Шли рыцари бойко и почему-то без железного грюка. Один повыше, другой пониже. Трепались о чем-то.

— Отец и сын, — мелькнула мысль.

— О! Очевидец! Надо же, у нас! — удивленно воскликнул сын-рыцарь (это он про меня).

— Не факт, — сказал отец. — Может, так, видец.

Рыцарям я не удивлялся, они частенько мимо нашей улицы ходили. Привык к ним, только однажды маму спросил, почему они в тапочках. Мама, как всегда, была задумчива и пробормотала, что, видимо, они натерли ноги.

— Но эти рыцари всегда в них ходят, — возразил я.

— Ты о чем? Какие рыцари в тапочках? — с напором спросила мама.

Больше я ее не беспокоил, тем более, что мне неоднократно поступало предложение сходить провериться к психиатру.

Опять же недавно был случай. Мы в посадке гуляли, а на деревьях сидели полутораметровые черные совы, и мама их не видела и очень нервно реагировала, что их видел я. Она вслух размышляла, что это у меня — богатая фантазия или очень печальная болезнь. Она всем своим видом умоляла сказать ей, что ее сын фантазер. Я легко согласился.

Я еще до школы разобрался, что и кто видит.

А за Кошачьего духа черной линялой шерсти, что во дворе детского садика за беседкой жил, меня воспитательница наша, Эвелина Казимировна, в трусах и майке в раздевалке на час оставила, пока все остальные дневной сон совершали. Кстати, та воспиталка стихийной ведьмой оказалась, но это я лет через шесть понял, когда ее вновь повстречал. Стихийные ведьмы поражают душевностью и участием в делах ближнего, гадости делают из альтруизма. Они ради зла даже на самопожертвование готовы.

Вот и Эвелина Казимировна тоже. Так обрадовалась, встретив меня, что немедленно попыталась нас с Горелым и Петровым с перрона столкнуть под электричку — вместе с собой, конечно. Меня — понятно, я про Кошачьего духа и про вывески знал, а Горелый — тот вообще ни при чем был, мы на тренировку вместе ездили, а Петров, когда вырос, грабителем товарных вагонов оказался.

Но подвиг ведьма совершила, и скоро. Бегал по нашей местности в начале 90-х армянин, беженец из Баку. Врач был отличный, но в больницу его не брали, прописки у него не было, он так лечил, без больницы. Эвелина Казимировна пробралась к нему в дом под видом пациентки и вместе с собой спалила. Во какая героическая ведьма! Но ее не жалко, у нас таких еще много было.

А вот видеть разные вещи получалось только у меня и у Васи Пирятинова.

Ну еще Саша Рог знал, хотя он не видел многого, даже рожек своих замечательных не видел. Они кривенькие были, аккуратные, цвета слоновой кости и едва-едва выглядывали из его шикарной курчавой шевелюры.

А когда я его рожкам вслух позавидовал, Саша обиделся — думал, я обзываться пришел, не знал, что они на нем всегда растут и какие они красивые.

Вася Пирятинов гыгыкал по поводу Сашиных рожек частенько (тоже завидовал).

— От ты сотри, никто рогов не видит, он сам о них не знает, а девки при встрече с ним млеют и потеют, и малолетки женские тоже глазками зыр-зыр. Чувствуют, лярвы, чувствуют! А Санёк тупит и шарахается.

— Что чувствуют? — искал я откровенностей у Васи.

— Шо-Шо? Рога чувствуют! — жарко говорил Васька.