Медвежий ключ

— Тут можно сделать двумя способами, простейший вариант: нужна подсадная утка. Кто-то же «клюет» на то, что охотник остается один? Клюет. Вот и оставить этого охотника одного, пусть неведомый некто захочет к нему придти… А с первой темнотой, понятное дело, «подсадная утка» пусть уходит в другое место, а на его место садитесь вы трое. Только смолить не надо все время, посидите уж тихо и без курева, с оружием.

— Та-ак… Это, значит, простейший способ? Есть и более сложный?

— Есть. Надо понять, кто из окружения охотников может получить выгоду от этого. Помните принцип древних римлян? Преступление совершили «те, кому выгодно»!

— Мы пытались… Не находятся «те, кому выгодно»!

Разговор сам собой притихал. Михалыч откровенно сопел, прикорнув у Лены на коленях. Товстолес сказал: «пойду посплю».

Андрей Маралов пел под звон гитары:

У ведьмы были синие глаза
И тело белое, как рисовая каша.
И главный инквизитор приказал
Сжечь девушку во имя веры нашей.
Но перед тем, как ей гореть в огне
И искупить грехи своею кровью
Суровый старец удалился с ней
В молитвенную старую часовню.
И девушку взяв за руку, монах,
Сказал нам перед тем, как удалиться:
«Ее я исповедую в грехах,
А вы всю эту ночь должны молиться».
Он из часовни вышел через час,
Шатаясь, чуть дошел до аналоя,
И прошептал устало: «Кто из вас
Продолжит дело, начатое мною?
А впрочем, это дело не спасет,
В борьбе со злом бессильны полумеры.
Пусть каждый до конца свой крест несет.
Идите все, во имя нашей веры!».

Лена стала смеяться, разбудила Михалыча, он одобрительно хрюкнул. Скромно потупясь, смеялась Надежда Григорьевна. Так подчеркнуто скромно, что Дмитрий Сергеевич, разулыбавшись, поглядел на нее несколько плотоядно. На втором этаже дачи ликовало среднее поколение детей Мараловых.

И мы пошли, и ходим до сих пор,
По очереди ходим, славя Бога.
И ведьму не волнует приговор,
Поскольку нас еще довольно много, —

допел Андрей, повторил последние две строчки, красиво ударил по струнам, завершив песню.

Товстолес очень к месту рассказал, как на Львовщине стали чистить старые пруды в одном женском монастыре, нашли двести детских скелетиков. Надежду Григорьевну передернуло, они с Леной дружно пошли спать.

Сменился ветер, дул теперь вдоль Малой Речки, вниз по руслу, и лайки в вольере начали волноваться. Из клеток пошел шорох, скуление. Кто-то особо неспокойный пытался даже проскрести когтями деревянное дно.

Толстолапый решил все-таки уйти, тем паче — голову ломило от новых сведений. Толстолапый знал не все слова русского языка, а те, которые знал, понимал совершенно буквально, думать ему было очень даже не просто. Мягко ступая, Толстолапый перешел Малую Речку, очень тихо. Только в одном месте под ним стукнул камень, но камни все время несло по руслу, колотило друг о друга. Одним стуком больше или меньше, вряд ли имело значение.

Заскрипела калитка, запели немазаные петли, и Толстолапый решил не спешить, встал недалеко от берега, в густой тени сросшихся вместе черемух. Так и стоял на левой стороне Малой Речки, под горами, а трое сыскарей курили возле реки, метрах в двадцати от него.

— Шеф, а вы знаете, Катю завтра увозят, психиатру показывать будут.

— Слыхал… Очень уж она пыталась заступиться за медведя… Все верно?

— Верно… Отправляют ее в Красноярск, на обследование у психиатра, мол, навязчивые идеи.

— У меня тоже навязчивая идея — поймать гада, который все это учиняет.

— Думаете, он и за Катей гонялся?

— Не исключаю…

Они еще стояли какое-то время у бешено несущейся воды, слушали ее бульканье, журчание, перестук камушков в русле. Воздух прочертил огненный след сигаретного окурка, щелчком отброшенного в воду.

— Смотрите, кто-то с фонариком идет… Это к нам?

— И не к нам, и не от нас. Там выше по реке еще одна усадьба есть, очень большая. Оттуда и идут… к горам, или в ту часть деревни.

— В ту часть деревни, и уже не видно за деревьями… Э-эй, мужик, куда направился?!

Толстолапый, конечно, не ответил, а стал подниматься на склон, по-прежнему стараясь не шуметь. А сыскари тоже отправились спать.

Глава 4. Один в избушке

27–28 июля 2001 года