Медвежий угол

Ей о многом хотелось узнать, но она промолчала. Она не такая сестра. Если ему нужны расспросы, пусть позвонит Кате или Габи.

Петер закрыл дверь. Они с Маей стояли одни. Дочь взглянула на него:

– Кто тебя хочет вытурить – правление или родители?

Петер грустно улыбнулся:

– И те и другие. Но правлению будет проще, если этого потребуют члены клуба. Всегда проще, когда кто-нибудь отсидит за тебя твои штрафные минуты.

Она коснулась его ладоней.

– Я все испортила, я испортила все и всем, я все испортила… тебе… – всхлипнула она.

Он отвел волосы с ее лица и спокойно ответил:

– Не говори так. Даже думать так не смей. Никогда. Интересно, что эти сволочи подарят мне на прощание? Сраную эспрессо-машину? Да пусть запихнут ее себе в задницу!

Она захихикала – так же, как когда мама отпускала скабрезные шуточки, а папа смущался.

– При том что ты даже не любишь эспрессо. Еще в прошлом году говорил «экспрессо»…

Он уткнулся лбом в ее лоб.

– Мы с тобой знаем правду. Наша семья, ты и все хорошие, здравомыслящие люди знают правду. И мы добьемся справедливости, уж как-нибудь добьемся, обещаю. Я хочу… я просто хочу… ты не должна…

– Все в порядке, папа. Все нормально.

– Нет, не нормально! И никогда не будет нормально! Никогда, никогда не смей думать, что это нормально, то, что он сделал… я не хочу… я боюсь, Мая, я так боюсь, что ты подумаешь, будто бы я не хочу убить его… каждый день, каждую секунду… я так хочу этого…

Его слезы катились по щекам дочери.

– Я тоже боюсь, папа. Всего. Темноты и… всего.

– Как я могу тебе помочь?

– Люби меня.

– Всегда, Огрызочек.

Она кивает.

– Можешь тогда кое-что для меня сделать?

– Все что угодно.

– Давай сегодня поиграем что-нибудь из «Нирваны»?

– Все что угодно, только не это.

– Как тебе может не нравиться «Нирвана»?

– Я был слишком старый, когда они стали знаменитыми.

– Как можно быть слишком старым для «НИРВАНЫ»? Сколько тебе вообще лет?

Они засмеялись. Надо же, на что они способны – все еще могут рассмешить друг друга.

Мира сидела на кухне одна и слышала, как в гараже играют муж и дочь. Он уже Мае в подметки не годился, то и дело сбивался, а она подстраивалась под него, чтобы он не чувствовал себя дураком. Мира мечтала выпить и закурить. Но не успела даже посмотреть по сторонам, как кто-то положил перед ней колоду карт. Не обычных, а детских, тех, что были у них в трейлере, который они брали напрокат летом, когда дети еще не выросли. Сами дети давно перестали играть, потому что мама и папа никогда не могли договориться о правилах.

– Сыграем. Я, может быть, даже поддамся, – сказал Лео и сел напротив.

Он поставил на стол две бутылки газировки. Ему уже двенадцать, но он все же разрешил маме довольно-таки крепко себя обнять.

В обшарпанной каморке для репетиций на окраине Хеда горела одинокая лампочка, освещая парня в черном. Сидя на стуле, он играл на скрипке. Он не опустил инструмента, когда в дверь постучали. На пороге стоял Беньи, на костылях, с бутылкой в руке. Басист попытался подпустить соответствующей образу молчаливой загадочности, но его улыбка жила по собственным законам.

– Что ты тут делаешь?

– Прогуливаюсь, – ответил Беньи.

– Надеюсь, это не самогон, – улыбнулся басист, кивая на бутылку.

– Если ты собираешься жить в этих краях, тебе рано или поздно придется научиться это пить, – отвечал Беньи.

Наверно, в этих краях так говорят «ну, прости», подумал басист. Тут вообще, заметил он, принято общаться посредством напитков.

– Я не планирую тут жить, – заверил он Беньи.

– Никто не планирует. Все просто остаются, – сказал Беньи и запрыгнул в комнату.

Он не спросил про скрипку. Этим он и нравился басисту. Беньи был не из тех, кого удивляет, что у человека может быть много разных сторон.

– Я сыграю, а ты можешь станцевать, – предложил басист и нежно провел смычком по струнам.

– Я не умею танцевать, – ответил Беньи, не понимая шутки.

– Танцевать просто. Надо просто стоять неподвижно, а потом перестать, – шепнул басист.

Мышцы у Беньи все еще дрожали от усталости. Это помогает. В сравнении с этой дрожью внутри все спокойно.

Ану разбудил звонок, она пошарила рукой на полу, но звонил не ее телефон, а отца. Ана слышала его голос, как он одевается, продолжая разговаривать, берет собак и ключ от сейфа с оружием. Эти звуки – знакомая музыка, колыбельная детства. Ана ждала завершающих нот. Как захлопнется дверь и повернется ключ в замке. Как заведется старый ржавый пикап. Но ждала она напрасно. Вместо них раздался негромкий стук в дверь. Потом – его робкий голос, ее имя, вопрос из-за двери:

– Ана. Ты не спишь?

Она оделась прежде, чем он успел договорить. Открыла дверь. В каждой руке у него было по ружью.

– Подранок, где-то на северной дороге… Я, конечно, могу вызвать какого-нибудь бестолкового кретина из города… но зачем, когда у меня под боком первый после меня охотник в Бьорнстаде…

Ей хотелось обнять его. Но она сдержалась.

Парни лежали на полу в каморке для репетиций. Бутылка опустела. Они по очереди пели самые дурацкие застольные песни, какие только знали. Долго и громко смеялись.

– Что ты нашел в хоккее? – спросил басист.