Медвежий угол

Может, все это и правда, только проку от нее никакого. Потому что к чему подготовиться невозможно, так это к собственной чувствительности. Не к чувствам, а именно к обостренности чувств. Он и не знал, что способен испытывать столько всего, – так, что уже еле выдерживал жизнь в собственной шкуре. После рождения Исака малейший звук стал оглушительным, малейший страх превратился в ужас, машины неслись гораздо быстрее обычного, а новости по телевизору вызывали истерику. Когда Исак умер, Петер думал, что сердце онемеет и эта острота восприятия пройдет, но вместо этого даже его поры словно раскрылись и самый воздух причинял боль. Один-единственный недовольный взгляд кого-нибудь из детей – особенно дочери, – и его грудная клетка рвалась на части. Все свое детство он мечтал лишь о том, чтобы жизнь завертелась быстрее, теперь же он хотел только, чтобы она сбавила обороты. Чтобы часы остановились, чтобы Мая перестала расти.

Петер безумно любил Маю за то, что она заставляла его чувствовать себя последним дураком. Он перестал помогать ей с уроками еще в начальной школе, но иногда она все равно о чем-то спрашивала, просто из милости. В детстве она часто притворялась, что уснула в дороге, – как будто хитрая лисичка свернулась и спит на заднем сиденье, – чтобы потом ехать у него на руках до дома. Он всегда ворчал, когда приходилось тащить и ее, и пакеты с продуктами, одновременно толкая коляску с Лео, но втайне обожал эти маленькие ручки, крепко сжимавшие его шею. Так он и понимал, что она притворяется, потому что когда она засыпала по-настоящему, то висела мешком. Лисичка же зарывалась носом в его шею, обхватив руками так, словно боялась его потерять. Когда она выросла и он больше не мог носить ее на руках, не проходило и дня, чтобы он не вспоминал об этом без грусти. Год назад Мая подвернула ногу во время спортивных соревнований, и ему снова довелось нести ее из машины до дома. Он еще никогда не испытывал таких угрызений совести, когда понял, что мечтает, чтобы она подворачивала ногу почаще.

Петер стоял у двери дочери, он занес руку, но не стучал. Телефон продолжал трезвонить. Задумавшись, Петер вышел к машине с фарфоровой кофейной чашкой в руке.

Мира лавировала по магазину, следуя своему списку, составленному в точном соответствии с тем, где и на каких полках стоят те или иные продукты. Не то что Петер – в его списках нет никакой логики, в результате чего его тележка всегда выглядела так, будто он готовится к концу света.

Все здоровались, кто-то махал с другого конца магазина, сотрудники улыбались, Фрак выбежал из кабинета в свитере «Бьорнстада» с девятым номером и фамилией Эрдаль на спине. Он тоже собрался в ледовый дворец, но все говорил и говорил, а Мира терпеливо слушала, поглядывая на часы: ей бы не хотелось, чтобы Петер и Лео уехали до ее возвращения.

Когда она ставила пакеты в машину, один из них лопнул. Люди на парковке наперегонки кинулись подбирать ее авокадо – ведь они так хорошо знают ее мужа, спортивного директора клуба. Хотя на самом деле они его совсем не знают.

– Он, наверно, рад, что едет на этот матч! – сказал кто-то, и Мира кивнула, хотя ей-то известно, что Петер ненавидит разъезды.

Он почти ни разу не оставлял их одних с той ночи, как Исак уснул в последний раз. Мира ездит в командировки гораздо чаще, одно время в шкафу в прихожей у нее даже стоял наготове собранный чемоданчик на колесах. Петер тогда шутил, что у нее наверняка есть тайная банковская ячейка, где она хранит краску для волос, поддельные документы и ствол. Мира никогда не говорила, как сильно ее задели эти слова. Да, она эгоистка и презирает себя за это, но сейчас ей бы так не хотелось отпускать Лео с Петером. Петер едет ради сына, для него это не только командировка, и разрыва родительской статистики между ними она не выровняет – Мира столько раз оставляла их, что явно отстает по очкам и в свете всего происходящего выглядит ничуть не менее эгоцентричной.

Она подобрала с земли авокадо и запихнула в пакет. Когда Исак заболел, семья перешла на почти что военный режим: врачи, операции, перевозки и больничные приемные, терапия и рутинные процедуры, списки и протоколы. После похорон Петер замкнулся в себе – боль словно сковала его по рукам и ногам. Мира все так же гуляла с Маей в парке, убирала дом и готовила ужин, ездила в магазин со своими списками. Где-то она однажды прочла, что после тяжелой травмы, такой как жестокое избиение или похищение, срыв у жертвы случается сильно позже, в «скорой» или в полицейской машине, когда все уже позади. Спустя несколько месяцев после смерти Исака Миру нашли в супермаркете – она сидела на полу, зажав в каждой руке по авокадо, и истерично, безутешно рыдала. Петер пришел за ней и отнес домой. Много недель после этого он как заведенный убирал, готовил еду, заботился о Мае. Возможно, так они и выжили, понимает теперь Мира, благодаря тому, что не сорвались одновременно.