Мэгги Кэссиди

– Эй, а мы с тобой можем увидеться в субботу вечером, когда вы будете против Вустера? – я, конечно, все равно приду, я просто у тебя разрешения спрашиваю, чтобы ты со мной поговорил.

О Уязвленный Вулф![28] (Им себя считал я, когда позже прочел несколько книжек) – По ночам я закрывал глаза и видел, как кости мои месят грязь моей могилы. Ресницы мои как старая дева в своей самой тщательно скрываемой фальши:

– О, ты идешь на игру? – Я наверняка в самом начале споткнусь, и ты подумаешь, что я бегать не умею.

– Ой, да не волнуйся ты так, я об этом в газетах прочитаю, подумаешь, какая цаца. – Тыкает меня под ребра – щиплет – Я буду следить за тобо-о-ой, эй.

Как вдруг печально переходит к своей девчачьей сути дела:

– Я по тебе скучала.

– Я по тебе скучал.

– Как же так? – да ничего ты не скучал со своей Мэгги Кэссиди!

– Ты ее знаешь?

– Нет.

– Тогда как ты можешь так говорить?

– О, у меня свои шпионы есть. Мне-то какая разница. Ты же знаешь, я в последнее время хожу с Джимми Макгуайром. Ох, он такой славный. Эй, да и тебе бы он понравился. Он бы тебе хорошим другом был. Он мне тебя напоминает. Такой приятный парнишка, твой знакомый, твой друг из Потакетвилля… Елоза? – и на него тоже немножко похож. У вас у всех глаза одинаковые. Только Джимми – ирландец, как и я.

И я стоял, как драгоценное существо, слушал.

– Так я справлюсь, не беспокойся, уж тебе носки вязать не стану… Эй, а ты слышал, как я пела на репетиции представления «Грима и Пудры»? Знаешь, что я пела?

– Что?

– Помнишь, мы вечером в декабре ходили на коньках кататься, на тот твой пруд возле Дракута, а потом домой шли ночью, холодина такая стояла, и луна, и мороз, и ты меня поцеловал?

– «Сердце и душу»?

– Ее я и буду петь.

Коридоры времени растянулись перед ней, песни, печали, настанет день, и она будет петь у Арти Шоу[29], настанет день, и компашки цветного народа будут собираться у ее микрофона в бальном зале «Страна Роз» и называть ее белой Билли[30] – соседи по ее трудным певческим денькам станут кинозвездами – Теперь же, в шестнадцать, она пела «Сердце и душу» и крутила романчики со стеснительными сентиментальными мальчишками Лоуэлла, и толкала их, и говорила: «Эй»…

– Я тебя верну, мистер Дулуоз, не то чтобы мне тебя хотелось, но ты приползешь ко мне, эта Мэгги Кэссиди только пытается тебя у меня отнять, чтобы и ей немного досталось, ей хочется, чтобы вокруг сплошные школьные футболисты и легкоатлеты крутились, раз уж она сама до старших классов недотянула, потому что слишком тупая даже для школы-восьмилетки – Эй, Полин Коул здорово сказала, а? – Она оттолкнула меня, потом притянула к себе. – Мы с тобой встречаемся под нашими часами в последний раз. – А часы были большими, как ящик, болтались на школьной стене, какому-то старому выпуску их подарили, когда желтые кирпичи еще были новенькими – под ними состоялась наша самая первая трепещущая встреча – Когда она пела «Душу и сердце» в холодных ночных снегах полей, сердца наши таяли, и мы думали – навсегда – Часы были нашим главным символом.

– Ну что, значит, когда-нибудь увидимся.

– Но не под часами, парень.

Я шел домой один, до тренировки нужно убить еще два часа, вверх по Муди, вслед за всеми остальными, что давно уже дома и уже переоделись, чтобы перекрикиваться на задних дворах; Иддиёт ушел со школьного двора давно со своими учебниками и нетерпеливой и-и-идьётской походочкой («Как оно, паря?») – старые пьянчуги в «Серебряной Звезде» и других салунах по Муди наблюдают за шествием школьников – Теперь уже два – печальная прогулка по трущобам, вверх по склону холма, по мосту к ярким и резким коттеджам Потакетвилля, perdu, perdu[31]. Вдали на водохранилище Роузмонт – дневные конькобежцы в своей тоске; у них над головами грезы облаков, по которым давно уже всхлипнули, утратив.

Я взбирался по лестнице к себе домой на четвертый этаж над «Текстильной Столовой» – дома никого, серый гнетущий свет просачивается сквозь занавески – В сумраке я вытаскиваю свои крекеры «Риц», арахисовое масло с молоком из кладовки с ее полками, аккуратно устланными газетами – в Пластиковых Пятидесятых не нашлось бы ни одной домохозяйки, у которой пыли было бы меньше – Затем за кухонный стол, свет из северного окна, мрачные виды на горюющие березы на холмах за белыми некрашеными крышами – моя шахматная доска и книга. Книга библиотечная; шотландская партия, королевский гамбит, научные трактаты по комбинациям дебютов, поблескивающие фигурки так осязаемы, чтобы подчеркнуть проигрыши – Именно так я заинтересовался старыми библиотечными книгами, похожими на классику томами, шахматной критикой, некоторые переплеты распадаются и взяты с самой темной полки Лоуэллской публички, я в своих галошах обнаружил их там перед самым закрытием.

Я решал задачу.