Мэгги Кэссиди

После последнего шестичасового толкания ядра, шарик в пальцах деликатно прижат к ямке шеи, толчок, подскок, поворот талии, бросок ядра вперед и наружу и подальше – это весело – я иду в душ и переодеваюсь, чтобы снова, уже в третий раз за свой напряженный безумный воодушевленный день, прошагать по Муди-стрит решительным, молодым и диким – милю домой. В зимней тьме, багдадско-аравийской резко-тоскливой глубине пронизывающих славных январских сумерек – у меня, бывало, сердце рвалось от единственной колючей мягонькой звезды посреди волшебнейшей синевы, что билась, будто сама любовь – В ночи этой я видел черные волосы Мэгги – На полках Ориона ее тени на веках, взятые взаймы, поблескивали темным и гордым пергаментом мрачной пудрой задумчивые густые браслеты луны вздымались из наших снегов и окружали собой тайну. Дым хлестал из чистых труб Лоуэлла. Вот на Уортене, Принсе и других старых ткацких улочках, мимо которых несут меня мои ноги, я вижу красный кирпич, поблекший в нечто холодное и розовое – невыражаемое словами – перехватывающее горло – Призрак моего отца в серой фетровой шляпе проходит по грязным снегам – «Ti Jean t’en rappelle quand Papa travailla pour le Citizen – pour L’Etoile?» (Помнишь, как папа работал на «Гражданин», на «Звезду»?) – Я надеялся, что в эти выходные отец будет дома – Надеялся, что он сможет дать мне совет насчет Мэгги – и в суровых ткацких переулочках чернильной синевы и утраченного солнцестояния вставали бродячие тени по сторонам, стонали мое имя, большие, смутные, потерянные – Я несся мимо Библиотеки, уже бурооконной ради грамотеев зимнего вечера, бродяг читальных залов, а детская библиотека вся в кругу стеллажей, в волшебстве сказок, такая милая – глубокие кроваво-красные кирпичи старой епископальной церкви, бурая лужайка, клок снега, вывеска с объявлениями лекций – Затем Королевский театр, чокнутые киношки, Кен Мейнард, Боб Стил[33], в боковых улочках виднеются франкоканадские многоквартирные дома, веселый зимний Север – остатки рождественских гирлянд – Затем Ах мост, вздох волн, успокаивающий рев низкого ветра, долетающего из Челмзфорда, из Дракута, с севера – оранжево-железные неумолимо-сумеречные небеса подчеркивают шпили и крыши в недвижном мраке, железные древесные чела старых холмов вдалеке – все выгравировано и позолочено на этом вечере, и он замерз в недвижности… Башмаки мои топочут по планкам моста, нос мой сопливит. Долгий утомительный день, да и тот далеко не окончен.

Я прошел мимо окон «Текстильной Столовой», увидел сквозь запотевшие фрамуги согбенных рыбок-едоков и лихо свернул в свое мрачное затхлое парадное – Муди-стрит, 736 – сырое – четыре пролета вверх в этой вечности. Внутрь.

– Bon, Ti Jean est arrivez![34] – сказала мама.

– Bon! – сказал отец, он дома, вот его лицо выглядывает из кухонной двери с широченной улыбкой восточного побережья – За столом, мама навалила на него еды, дымящихся добряков, отец тут уже пирует целый час – Я подбегаю и целую его печальное круглое лицо. – Ей-богу, я приехал как раз вовремя, посмотреть, как ты против Вустера побежишь в субботу вечером!

– Как здорово!

– А теперь ты мне должен показать, на что способен, мальчик!

– И покажу!

– Ешь! Погляди только, какой тут мама пир закатила.

– Сначала руки вымою!

– Быстрей!

Я мою руки, вхожу причесанный, принимаюсь за еду; Па чистит яблоко скаутским ножом.

– Ну что, в Андовере я все закончил – Теперь уже можно вам сказать – Они распускают работников, там такая запарка – Попробую у «Рольфа» здесь в Лоуэлле.

– Bien oui![35] – моя мама по-французски. – Гораздо лучше, когда ты дома! – Так душераздирающе она обычно спорит с отцом, и все споры ее так милы.

– Ладно, ладно, – смеется тот. – Попробую. Ну что, дворняжка моя, как у тебя дела, мой мальчик? Слушай, а может, мне тут работу поискать, у Макгуайра, где Нин – Слушай, а что это за слухи до меня доходят: мол, ты глаз не сводишь с какой-то ирландской малютки – Спорить готов, красавица, а? Ну, так ты еще слишком молод для такого. Ха ха ха. Ну, черт возьми, я снова дома.

– Снова дома! – Ма.

– Эй, Па, как насчет в футбол погонять на доске – Что скажешь?

– Я вообще думал в клуб сходить, пару рядов кеглей посшибать.

– Ну, ладно, ну, разочек – и я с тобой пойду в кегли!

– По рукам! – смеется, выплевывает сигару, быстро нагибается в широченном краснолицем возбуждении почесать лодыжку.

– Хорошо, – говорит мама, гордая, заливаясь румянцем, рада, что старик ее снова дома, – так и сделайте, а я сейчас со стола уберу и поставлю вам хороший свеженький кофейник – ну как?

И входят из радостной холодной ночи Елоза, Билли Арто и Иддиёт, и шутки громыхают, и хохот стоит, и мы делимся, подбрасываем монетки, разбираем команды и играем матч. В конах медленный морозец, фонари на улице внизу стоят на холоде, одиноко-черные, но быстрые фигурки, сопящие туманом, шустро перемещаются под ними к своим определенным долгожданным пунктам назначения.