Мегрэ в тревоге

— Не будем об этом говорить в присутствии мамы.

Они еще не дошли до десерта, как позвонили в дверь.

Роза пошла открывать, а вернувшись, сообщила:

— Это комиссар полиции, он спрашивает…

— Пусть пройдет в кабинет.

— Я его туда и проводила. Он говорит, что подождет, дело не срочное.

Мадам Шабо изо всех сил старалась говорить о том о сем, как если бы ничего экстраординарного не произошло. Она опять извлекала из памяти имена людей, уже преставившихся или давно покинувших город, и подробно пересказывала их истории.

Наконец они встали из-за стола:

— Кофе принести в кабинет?

Его подали на троих, и Роза поставила на поднос и бутылку коньяка с соответствующими рюмками, чуть ли не священнодействуя при этом. Пришлось выждать, пока за ней не закроется дверь.

— Ну что?

— Я был там.

— Сигару?

— Спасибо. Я еще не обедал.

— Хотите что-нибудь перекусить?

— Не стоит. Я уже позвонил жене, что не задержусь и скоро вернусь домой.

— Как все произошло?

— Открыл дверь дворецкий, и я попросил о встрече с Юбером Верну. Слуга мариновал меня в коридоре, пока ходил звать хозяина. Продолжалось это довольно долго. Какой-то парнишка семи-восьми лет появился наверху лестницы и стал меня разглядывать, но его быстро отозвал голос матери. Кто-то еще меня изучал через приоткрытую дверь, явно старуха, не знаю только, мадам Верну или ее сестра.

— Как прореагировал Верну?

— Он появился в конце коридора, не доходя до меня трех-четырех метров, и, продолжая продвигаться вперед, спросил: «Вы нашли его?» Я ответил, что принес ему плохую новость. Он не предложил пройти в салон, так и оставил меня стоять у входа, на половике, поглядывая с высоты своего роста, но я отчетливо видел, как дрожали его губы и руки. «Ваш сын умер», — все же выдал я наконец. Он мне в ответ: «Это вы его убили?» — «Он покончил жизнь самоубийством сегодня утром в комнате своей любовницы.»

— Произвело ли это на него впечатление? — поинтересовался собеседник.

— Мне показалось, что для него это было шоком. Он открыл рот, чтобы задать вопрос, но ограничился тем, что тихо пролепетал: «Значит, у него была любовница!» Он не пытался выяснить ни кто она, ни что с ней стало. Прямо прошел к двери, открыл ее и, выпуская меня, произнес последние слова: «Может, теперь-то эти люди оставят нас в покое.» И указал движением подбородка на собравшихся на тротуаре с другой стороны улицы зевак и журналистов, воспользовавшихся тем, что он появился на пороге, чтобы сфотографировать его.

— Он не пытался их избежать?

— Наоборот. Заметив щелкоперов, он чуть задержался лицом к ним, взглянул прямо в глаза, а потом медленно закрыл дверь, и я услышал, как он задвигал засовы.

— А что с девушкой?

— Я заехал в больницу. Шабирон дежурит у ее изголовья. Уверенности в том, что все обойдется благополучно, пока нет из-за какого-то там врожденного недостатка сердца.

Не притрагиваясь к кофе, он опрокинул одним махом рюмку коньяку и поднялся.

— Могу теперь пойти пообедать?

Шабо жестом выразил согласие и встал, чтобы проводить Ферона.

— Чем теперь мне заняться?

— Еще не знаю. Зайдите ко мне на службу. Прокурор будет там ждать меня в три часа.

— Я на всякий случай оставил двух сотрудников перед домом на улице Рабле. Там постоянно толпится народ, люди ходят туда-сюда, останавливаются, о чем-то переговариваются вполголоса.

— Они не возбуждены?

— Теперь, когда Ален Верну покончил с собой, думаю, опасность беспорядков миновала. Вы знаете, как это бывает.

Шабо посмотрел на Мегрэ с таким видом, словно хотел сказать: «Видишь!»

Как бы он был рад услышать сейчас от своего друга в ответ: «Ну конечно же. Все кончено».

Вот только Мегрэ не проронил ни слова.

Глава 8 Инвалид из Гро-Нуайе

Немного не доходя до моста, если идти от дома Шабо, Мегрэ повернул направо и в течение десяти минут шел вдоль длинной улицы — совсем не городской по виду, хотя вовсе и не сельской.

Сначала шли и шли дома — белые, красные, серые, включая огромное здание виноторговца и принадлежавшие ему же винные склады; все они лепились друг к другу, хотя и не так, как, к примеру, на улице Репюблик, а некоторые, беленные известью и одноэтажные, вообще чуть ли не напоминали хижины, крытые соломой.

Затем появились прогалины, какие-то переулочки, за которыми проглядывались полого спускавшиеся к реке огороды, порой на глаза попадалась какая-нибудь белая козочка, привязанная к колышку.

Тротуары были практически безлюдны, но в полумраке, за открытыми дверями, можно было увидеть в сборе целые семейства, либо слушавшие радио, либо вкушавшие сладкие пироги, в другом месте — мужчину в одной рубашке, читавшего газету, в третьем — сухонькую старушку, дремавшую рядом с большими напольными часами с медным маятником.

Постепенно все чаще стали попадаться сады, пустыри между опоясывающими их стенами увеличивались, Вандея все ближе надвигалась на улицу, усеянную ветками, сорванными с деревьев недавними шквальными ветрами.