Мэйдзин

– 130 ход – роковая ошибка. Белым следовало немедленно разрезать в “D” и посмотреть, как ответят чёрные. Если бы чёрные пошли, например, в пункт “Е”, то в этой позиции 130 ход был бы хорош. Если затем чёрные сделают свой 131 ход, то белые, уже не опасаясь удара в “F”, спокойно могут защититься ходом в пункт “G”. К тому же, какие бы варианты не рассматривали мы, все они приводят к более сложным позициям, чем в партии, и к более близкому бою.

Атака чёрных ходами 133 и далее нанесла белым поистине смертельную рану. Впоследствии белые старались исправить положение, но нельзя сделать то, что сделать невозможно.

Ход, решивший судьбу партии, мог означать, что Мэйдзин надломлен психологически и физически. Мне, любителю, в то время казалось, что выглядевший сильным и опасным 130 ход означает попытку Мэйдзина перейти от защиты к атаке, но в то же время оставалось ощущение, что Мэйдзин или потерял терпение или пытается сорвать свой гнев. Но говорят, что этот ход был бы прекрасным, если бы перед ним белые провели разрезание. Возможно, что фатальный 130 ход был отзвуком утреннего гнева Мэйдзина во время истории с записанным ходом Отакэ. Наверняка судить трудно. Даже сам Мэйдзин вряд ли сознавал поворот судьбы, вызванный его душевным состоянием или вмешательством злого рока.

Едва Мэйдзин поставил на доску 130 камень, как откуда-то послышались звуки бамбуковой флейты. Исполнение было виртуозным и немного смягчало бурю, бушевавшую на доске. Мэйдзин прислушался.

С высокой горы я в долину смотрел

Там дыни в цвету, баклажан уж созрел...

С этой песенки обычно начинают учебу на флейте сякухати. Есть ещё вид флейты, похожий на сякухати, но имеющий на одно отверстие меньше. Она называется “одноколенная” флейта. По лицу Мэйдзина было видно, что он погрузился в воспоминания. Над 131 ходом Отакэ Седьмой дан начал думать ещё до обеда, и в сумме потратил на этот ход один час 15 минут. В два часа он взял было камень, но сказал: “М-да...” и опять задумался. Минуту спустя он все-таки поставил камень на доску.

Увидев 131 ход чёрных, Мэйдзин не изменил позы, продолжал сидеть прямо, лишь вытянул шею и забарабанил пальцами по краю жаровни – “хибати”. Его колючие глаза бегали по доске. Он подсчитывал очки. Подрезанный 129 ходом “дурной треугольник” на 133 ходу был подрезан с другой стороны и три белых камня попади в положение атари. Затем до 139 хода одно атари следовало за другим и чёрные, угрожая взять камни, выстроили длинную стенку. Произошел тот самый поворот в игре, который Отакэ Седьмой дан называл землетрясением. Чёрные вторглись в самую сердцевину мешка белых. Мне казалось, что слышен треск разрушения белой крепости.

На 140 ходу Мэйдзин задумался, продолжать ли бегство по прямой или взять два чёрных камня. Он часто-часто махал веером.

– Не знаю, вроде одно и то же. Не знаю, – бессознательно прошептал он.

– Не знаю, не знаю...

Однако и этот ход он сделал за 28 минут. Вскоре принесли полдник. Мэйдзин взглянул на Седьмого дана.

– Поешьте мусидзуси.

– Знаете, у меня с желудком неважно...

– А вдруг вам еда поможет?

Увидев, что Мэйдзин сделал 140 ход, Отакэ Седьмой дан заговорил:

– Не думал, что вы этот ход будете записывать, а вы его сделали. Вы так быстро играете, сэнсэй, у меня просто голова кружится. Для меня это хуже всего.

Мэйдзин продолжал игру до 144 хода и записан был 145 ход чёрных. Седьмой дан взял камень и хотел было поставить его на доску, но задумался, а тут и подошло время прекращать игру. Пока Седьмой дан в коридоре заклеивал конверт, Мэйдзин сердито смотрел но доску и не двигался. Его нижние веки, казалось, горели и слегка припухли. Во время доигрывании в Ито Мэйдзин часто поглядывал на часы.

Глава 40

– Если удастся, то постараемся сегодня закончить, – сказал Мэйдзин членам Оргкомитета утром четвёртого декабря. Ещё до обеда он обратился к Отакэ:

– Давайте сегодня закончим.

Седьмой дан молча кивнул.

Стоило подумать, что эта партия, растянувшаяся на полгода, закончится сегодня, как у меня, верного наблюдателя, щемило в груди. При этом каждому было ясно, что Мэйдзин проиграл.

Ещё утром, когда Отакэ Седьмой дан отошёл от доски, Мэйдзин взглянул на нас, улыбнулся и сказал:

– Всё кончено. Больше ходить некуда.

Неизвестно, когда он успел пригласить парикмахера, только в то утро Мэйдзин явился на игру постриженным так коротко, что напоминал буддийского монаха. Прическа из длинных полос с пробором, которая была на нем в больнице, с которой он приехал в Ито, закрасив седину, вдруг сменилась коротким ежиком. Это наводило на мысль, что Мэйдзин не вполне чужд театральности, однако, он выглядел очень помолодевшим, словно смыл с себя года.