Мейси Доббс. Одного поля ягоды

Одиннадцать лет спустя леди Роуэн Комптон потрясла Белгравию участием в марше у здания парламента с требованием избирательного права и равенства для женщин, богатых и бедных. Лорд Джулиан терпеть не мог эту ее деятельность, но так обожал Роуэн, что предпочел бы пройти по раскаленным углям, нежели противоречить ей. Когда его спрашивали об увлечении жены, он отвечал просто: «О, вы знаете Ро: если она закусит удила…» Люди сочувственно кивали и оставляли эту тему, что ему и было нужно. Однако Морис Бланш снова бросил вызов глубине ее убеждений.

— Итак, ты принимаешь участие в марше к зданию парламента, устраиваешь собрания своих сестер-суфражисток, но что, в сущности, делаешь?

— Морис, как это — что я делаю? Три раза в неделю здесь собираются женщины, и мы потихоньку двигаемся вперед, не сомневайся!

Леди Роуэн едва пригубила свой бокал шерри, и тут Морис распорядился:

— Поехали со мной. Я хочу кое-что тебе показать. Иди переоденься. Сойдут простая юбка и жакет. И обуйся в хорошие крепкие туфли.

Бланш встал и пошел к окну, давая понять, что ей нужно поторапливаться.

— Морис, надеюсь, у тебя есть основательная причина…

— Побыстрее, Роуэн, иначе уеду без тебя.

Леди Роуэн тут же отправилась в свою комнату, и когда Нора, ее личная служанка, пришла спросить, не нужно ли ей что-нибудь, отправила ее обратно.

— Нет. Не беспокойся, Нора. Я могу обойтись без помощи, ты же знаешь.

Леди Роуэн оделась быстро и лишь мельком глянула в зеркало. Она обладала красивой фигурой. Была спортсменкой: страстной теннисисткой, превосходной наездницей, лыжницей, известной на склонах Венгена своей бесшабашностью, — пока ей не исполнилось далеко за сорок. Ее некогда ярко-каштановые волосы слегка потускнели, в них появились вкрапления седины, но, к счастью, вес со дня свадьбы почти не изменился. В тот день, когда Морис Бланш потребовал, чтобы она сопровождала его, леди Роуэн Комптон было сорок семь.

Роуэн была возбужденной. Морис расшевеливал ее, когда жизнь отчасти утрачивала остроту юности. Да, она участвовала в движении суфражисток, у нее были лошади в загородном имении и, само собой, лондонский светский календарь: встречи и приемы представляли собой значительную часть ее жизни в городе в месяцы сезона.[2] Джеймс только что закончил обучение в школе. Она с нетерпением ждала его общества, но теперь редко видела: едва он возвращался из города, как тут же исчезал снова. Джеймс уже был мужчиной, хоть еще и очень молодым.

Одеваясь, леди Роуэн трепетала от ожидания: Морис мог устроить ей развлечение, чтобы заполнить пустоту, ощущение которой, казалось, только усиливалось с годами. Она вернулась в гостиную, и они быстро вышли из дома. Двое старых друзей шли по обсаженной деревьями улице, необходимости разговаривать не было, однако леди Роуэн мучительно хотелось узнать, куда они направляются.

— Роуэн, я не говорю, что ты бездельничаешь, — нарушил молчание Морис. — Нет. И дело твое заслуживает уважения. Женщинам, чтобы занять достойное место в этом обществе, необходимо иметь политический голос. И хотя на троне у нас королева, предоставить право голоса она не может. Но ты всегда высказываешься, находясь в безопасном месте, разве не так?

— Морис, тебя не было в том марше к зданию парламента. Он был вовсе не безопасным.

— Уверен, что так. Но мы оба понимаем, что я веду речь не о маршах. Под безопасным местом я подразумеваю тот мир, где мы родились. Вечно плаваем в пределах своего пруда. Социально, интеллектуально…

— Морис…

— Роуэн, поговорим о равенстве потом, так как ты утверждаешь, что хочешь равенства. А теперь нам нужно подождать здесь омнибус.

— Что-что? Я же говорила тебе, — нужно было вызвать такси.

— Нет. Сегодня мы выберемся из твоего пруда. Я устраиваю эту поездку для нас обоих.

В Белгравию они вернулись, когда уже стемнело. Роуэн пребывала в глубокой задумчивости. Она видела много такого, что вызывало у нее беспокойство. Но больше всего ее беспокоили собственные чувства.

— Зайдешь в…

— Нет. Ты устала от плавания в чужом пруду. Этого пруда, хоть он и обсуждался на ваших собраниях и диспутах, ты не могла себе верно представить. Нам кажется, что мы понимаем бедность по описанию. И лишь столкнувшись с ней вплотную, осознаем, что такое неравенство.

— Но что я могу сделать?

— Роуэн, носить власяницу не нужно. Но может быть, возможности представятся сами. Нужно только однажды задать себе вопрос: «Чем я могу быть полезна?» Доброй ночи, моя дорогая.

Морис слегка поклонился и оставил Роуэн в вестибюле ее великолепного дома.

Он ездил с ней в лондонский Ист-Энд. Сперва на шумные рынки, которые вызывали у нее трепет, хотя она отворачивалась от некоторых уличных мальчишек, потом в глубины самых бедных районов Лондона. И его всегда кто-то узнавал.

— Добрый вечер, док, значит, все в порядке?

— Да, отлично. Как малыш?

— Поправляется, док. Спасибо.