Механические птицы не поют (СИ)

— Что это, чтоб меня, было?! — пробормотал он, убирая ножницы на верхнюю полку шкафа.

— Когда я ушла, она газеты рассматривала, которые фрау Ровли утром принесла, — ответила Эльстер, глядя поверх головы Зои.

Он подобрал разбросанные у камина газеты, вернулся в кресло и развернул первую.

Светская хроника, интервью с актрисой местного театра, которую пригласили в столичный мюзик-холл. Глупая сплетня об интрижке политика с женой коллеги. Что-то об урожае, прогнозы штатной Идущей, прогнозы другой Идущей о конце света.

Вторая газета почти целиком посвящалась строительству. Интервью с архитекторами, объявления о поиске бригад рабочих и бесконечная реклама — продажа и покупка материалов для строительства, услуги, а в конце — гневное интервью и фотография дома с обвалившейся крышей.

Уолтер рассеянно листал страницы, а потом бросал газету в камин.

В конце стопки обнаружился номер с новостями Уайклоу.

Он почувствовал, как в горле пересохло, а руки похолодели, словно он опустил их в таз со льдом.

На второй странице целый разворот занимала статья о связном морлисских повстанцев. Уолтер скользил взглядом по строчкам, и словно красным подсвечены были слова «террорист», «попытка задержания», «заговор», «радикальные взгляды», «яростное сопротивление», «семеро жандармов убиты». Уолтер отчетливо услышал восемь щелчков у своего виска. И понял, для кого была восьмая пуля раньше, чем пригляделся к фотографии.

«Застрелился».

Бен лежал на боку, вытянув вперед руку, почти как Эльстер на кровати в его сне. Видно было только половину лица, и Уолтер с отвращением понял, что Пишущему пришлось долго подбирать ракурс, если даже не перекладывать труп — у Бена револьвер был гораздо мощнее и вторую половину должно было изуродовать.

Даже навеки опустевший взгляд Бена, устремленный на ботинки жандармов, Пишущих и зевак, был полон мрачного, злорадного торжества. Обрывок синего знамени был обмотан вокруг его шеи, как шарф.

А может быть, как удавка.

— Эльстер, — тихо позвал он.

— Что?

Зои затихла, спрятав лицо у нее на груди, и Уолтер не решился сказать вслух, только показал разворот с фотографией.

— Это он? — ровно спросила она.

— Да.

…

Он напоил Зои снотворным, но не решился запирать ее в спальне. Они сдвинули кресла у камина, Эльстер принесла одеяло с подушкой, и только убедившись, что Зои спит, махнула рукой в сторону кухни.

Они сидели молча, словно раздавленные тяжестью новости. Уолтеру нравился Бен, его темпераментная, горячая любовь к своей стране, чувство долга превыше здравого смысла. Он видел много таких мальчишек во время службы в армии. Когда они говорили о благе Альбиона, их глаза горели ярче, чем когда они обсуждали женщин. В нагрудных карманах их рубашек лежали пластинки с выгравированными цитатами из гимна и гербами. «Альбион — это мы, а мы — это Альбион».

У Уолтера в нагрудном кармане лежали игральные карты и фотография девушки, в которую он тогда был влюблен — хористки из Колыбели Карминной, а за его сентенции о благе Альбиона ему регулярно угрожали карцером.

Но для таких, как Бен не существовало молоденьких хористок, как и остального, что на самом деле было страной. Политиков, клириков, торговцев, мигрантов, опиумных курилен, фабрик и театров. Была Страна — один механизм, совершенный, заменяющий Спящего. И не было для таких людей цели выше, чем бросить себя в этот механизм и собственной кровью смазать застопорившие шестеренки.

Эльстер тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом. Уолтер помнил, с каким восхищением она смотрела на Бена, когда он горячо говорил о запертых в клетках птицах. И свою глупую, секундную ревность, за которую сейчас ему было стыдно.

Он положил ладони на стол и закрыл глаза. А потом, решившись, выбил короткий ритм.

Этой песне не нужна была гитара. Это была колыбельная, старая эгберсткая песня, которой эта страна провожала на войны своих солдат. И Уолтеру всегда казалось, что она гораздо мудрее гимнов.

— Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

У дороги плакала девушка — хорру, хорру!

Эгбертское «ура», тоскливое и протяжное, как волчий вой, рыдало в конце каждой строчки. Эльстер подняла на него заплаканные глаза и неожиданно подхватила, на кайзерстатском, но с эгберстким «хорру».

— Куда делся твой взгляд, спокойный, как море, хорру, хорру,

Куда делся покой твоих волн, хорру, хорру,

Где каблуки, которые звонко стучали на нашей свадьбе — хорру, хорру!

Ах, Джеймс, я едва тебя узнала!

Уолтер выстучал злой барабанный ритм:

— У нас были пули и флаги — хорру, хорру!

У нас был огонь в сердцах — хорру, хорру!

Врагам не победить — хорру, хорру!

Мы едва узнаем друг друга, хорру! Хорру!

Он представлял, как Бен бредет по темным улицам в сером студенческом сюртуке и синем шарфе, и желтый свет окон бросает блики в его светлые кудри.

Успел он передать свое сообщение? Умрут ли люди, которых он так отчаянно пытался спасти?

— Где твои милые, спокойные глаза, что очаровали мое сердце? — горестно вопрошала Эльстер, кончиками пальцев отбивая тот же ритм, что и Уолтер. Но у нее он звучал лишь эхом, тихим и болезненным.