Механический хэппи-лэнд

А роботы Диснейленда, в свою очередь, – любящие, заботливые, всегда добрые люди.

Главное – сущность.

Какой заключительный довод я хочу привести для сравнения? А вот какой: мы живем в эпоху, когда миллиард роботов нас окружает, донимает, изменяет, а иногда и уничтожает. Металлопластиковые машины лишены морали все до единой. Но своим замыслом и функциями они призывают нас становиться лучше или хуже, чем мы бы все равно стали.

В такой век было бы безрассудно пренебрегать одним из тех немногих людей, кто прививает человеческие свойства роботам – роботам, которые будут влиять на социально-политические институты спустя десяток тысяч дней.

Сейчас нашему интеллектуальному развитию угрожает снобизм. После того как я услышал многочисленные насмешки над Диснеем и его аудиоаниматронным Авраамом Линкольном в павильоне штата Иллинойс на Всемирной выставке в Нью-Йорке, я сходил на диснеевскую фабрику роботов в Глендейле. Я наблюдал за окончательной отделкой второго компьютеризованного гуманоида, движимого электричеством и пневматикой, который «заживет своей жизнью» в Диснейленде этим летом. Я видел, как новое подобие мистера Линкольна садится, встает, двигает руками, вращает запястьями, сгибает пальцы, закладывает руки за спину, поворачивает голову, смотрит на меня, моргает и готовится заговорить. В эти минуты меня переполнял такой благоговейный трепет, какой я редко испытывал в своей жизни.

Пожалуй, всего несколько веков тому назад все это сочли бы богохульством. Сотворение человека – не человеческое дело, а Богово, сказали бы вам. Диснея со всеми техниками повязали бы и сожгли на костре в году этак 1600-м.

И опять-таки, думалось мне, а ведь в чьем-то воображении все это возникло еще раньше: начиная с фантастических геометрических изображений роботов Брачелли в 1624 году и до механических людей в романе Чапека «R.U.R.» в 1925 году. Прочие придумывали и зарисовывали металлические ответвления человека и его органов чувств или разыгрывали их в театре.

Но факт остается фактом: Дисней первым создал робота, который убедительно реален, смотрит, говорит и ведет себя как человек. Дисней – основоположник истории гуманизированных роботов на пути к более обширному, фантастическому поиску потребностей цивилизации человека.

Отправьте свое воображение в 2065 год. Всего лишь через сто лет отправьтесь с группой детей в аудиоаниматронный музей. Вы обнаружите там первородное море, из которого мы выплыли и выползли на сушу. В этом море миллионы и миллионы лет звероящеры сотрясали воздух душераздирающими криками. Животные-роботы съедают одних, чтобы потом быть съеденными другими, а тем временем робот-обезьяночеловек дожидается удобного момента, когда перестанет хлестать кошмарная кровь.

Далее вы видите, как пещерные люди-роботы добывают трением огонь, приволакивают волосатую гору мамонта, обрабатывают шкуры, рисуют скачущих подобно молнии лошадей, словно вспышки кинокадров, на стенах пещеры.

Викинги-роботы топчут прибрежные пески Винланда.

Компьютеризованный Цезарь выступает на Форуме, гибнет в Сенате, лежит мертвый и непревзойденный, а тем временем в десятитысячный раз над его телом ораторствует Антоний.

Наполеон при Ватерлоо тикает, как лавка часовщика.

Генералы Грант и Ли снова оживают при Аппоматтоксе.

Смазанный, гудящий и жужжащий король Джон (Иоанн Безземельный) подписывает Великую хартию вольностей.

Фантастика? Возможно. Нелепо? В какой-то степени. Бессмысленно? Вульгарно? Слегка. Не стоит выделки? Стоит – тысячу раз кряду.

Ибо одной из проблем человека является вера в свое прошлое.

Мы вынуждены принимать на веру недоказанные события недоказанных лет. При всей реальности развалин, скрижалей и табличек мы опасаемся, что бо́льшая часть прочитанного нами сфальсифицирована. Артефакты могут оказаться не чем иным, как сфабрикованными символами, искусственными скелетами, собранными вместе в воображаемых шкафах. Даже реальность только что прошедшего времени необратима.

Так через недоверие мы зачастую обрекаем себя на повторение того самого прошлого, из которого мы должны были извлечь уроки.

Но теперь благодаря аудиоаниматронике, робото-механике или, если хотите, науке о машинах, которые склонили свои теплые тени навстречу человечеству, мы можем схватить и слить воедино лучшее из двух видов искусства.

Кино страдает от «невсамделишности», потому что оно не трехмерно. Преимущество кино – его способность добиваться совершенства. То есть гениальный режиссер может отснять, остановиться, переснять, смонтировать и перемонтировать свою мечту до тех пор, пока не получится то, что он хочет. Его фильм, заключенный в капсулу времени и извлеченный через пять веков, будет по-прежнему содержать его идеал точно в той же форме, какую он ему придал.

Театр страдает от противоположного недуга. Живая драма действительно более реальна: вот она, у вас перед глазами, во плоти. Но она несовершенна. Из тридцати с лишним спектаклей в месяц, может быть, лишь один раз все актеры вместе достигнут того эмоционального накала, которого они добиваются.