Механический мир

Маршьёр — вот, значит, чего ждали коммунисты! — повел по сторонам торсом-рубкой, будто обозревая поле боя, как вдруг перед баррикадой разорвалась граната. Это артиллеристы опомнились от потрясения и решили ещё немного повоевать.

Приводная цепь затарахтела, стволы провернулись, и картечница выдала длинную, патронов на двадцать, очередь. На мостовую посыпались гильзы, всё вокруг заволокло пороховым дымом, и сквозь сизые клубы Коля увидел, как в боковой стенке откинулся люк. Из него по пояс высунулся человек, сноровисто поменял патронный короб, и скрылся. «Гатлинг» выплюнул две короткие очереди, повернулся, нащупывая цель, и дал ещё одну, длинную, на полтора десятка патронов, и умолк. Коля досчитал до десяти — орудия версальцев не отвечали. Он выглянул из-за бруствера. Возле пушек никого не было видно, лишь валяются красно-синими кулями мёртвые тела, да билась, оглашая округу жалобным ржанием, подстреленная лошадь.

* * *

Только горячкой боя и шоком от появления шагающей громадины можно объяснить такую недогадливость. Теперь, когда противник отброшен, у прапорщика Ильинского словно пелена с глаз упала: такой же шагающий агрегат был на памятной картинке в «Механическом мире»! Правда, там он казался мирным… В 1906-м году ротмистр Накашидзе обвешал легковое авто «Шаррон» железными листами, поставил пулемёт «Гочкис» — и получился первый российский блиндированный автомобиль. Неведомый изобретатель поступил так же, сделав из рабочего механизма боевой… «ходок»? «Шагатель»? Пожалуй, «шагоход» — самый точный перевод французского слова «marcheur».

Нечто похожее не раз мелькало на рисунках, посвященных науке и техническому прогрессу будущего. Выходит, кто-то сумел воплотить эти идеи в металле? Коля читал, что в осаждённом пруссаками Париже строили блиндированные поезда и даже броненосные речные канонерки — но чтобы бронированный боевой шагоход? И как они ухитрились потерпеть поражение, обладая подобным чудо-оружием?

— Ну что, Андреич, хороша, зверюга? То-то же! А как эти версальские скоты от него драпали? Залюбуешься!

Голос Кривошеина вывел прапорщика из оцепенения.

— Да, Алексей Дементьич, признаться, не ожидал…

— То ли ещё будет! — студент лучился довольством, будто своими руками построил шагоход. — Жаль, их только два, да и появились поздновато…

«Значит, у коммунистов всего два таких чудища? Тогда понятно — вряд ли две машины, даже такие грозные, в состоянии переломить ход безнадёжно проигранной кампании…»

Вокруг царило радостное оживление. Защитники баррикады спешно подправляли обрушенный бруствер, убирали мёртвые тела, снова затаскивали на банкет пушку. То один, то другой боец оглядывался на маршьёр, словно желая убедиться: вот он, спаситель, а значит, бояться нечего, выстоим!

На крыше «рубки» откинулась крышка, и из люка выбрался человек. Он уселся, свесив ноги внутрь, извлёк из футляра на груди бинокль и принялся обозревать окрестности. Как же его называть, подумал Коля — «механик»? «Шофэр»? Пусть будет «пилот» — вряд управление маршьёром требует меньшей сноровки, чем управление аэропланом.

Снова лязгнул металл. Из брюха маршьёра вывалилась, разворачиваясь под собственным весом, цепная лестница. Сначала показались ноги в башмаках и кожаных крагах, затем бриджи, кожаная куртка — и вот второй «пилот» стоит на мостовой.

— Привет, Алексис, дружище! Вижу, промешкай мы ещё с четверть часа, эти скоты разогнали бы вас по подворотням!

Голову пилота украшал шлем, похожий на пробковые каски британских колониальных войск, но с наушниками вроде телефонных. Верхнюю половину лица скрывали очки-консервы в латунной оправе.

— Эй, Паске! — крикнул он коллеге, — Здесь, оказывается, наш русский друг!

— А ты чего ожидал? — отозвался тот. — Кто, кроме Алексѝса, смог бы удержать баррикаду с тремя десятками штыков против целого батальона? Русские все сумасшедшие — мой дядюшка, как напьётся пьян, рассказывает, как дрался с ними в этом, как его… Sébastopol!

— Да, лихие были времена! — ответил Кривошеин — Спасибо, друзья, что подоспели вовремя, а то нам пришлось бы туго!

Пилот снял шлем. Лицо его выглядело непривычно: там, где кожу защищали очки, она была белой и чистой, всё остальное покрывал толстый слой копоти. Впечатление стало ещё сильнее, когда пилот улыбнулся, сверкнув зубами, ослепительно-белыми на чёрном фоне.

— Вот, прошу любить и жаловать! — Кривошеин обернулся к Коле. — Мой добрый приятель, Шарло-жестянщик. Он, как видите, умело управляется с этим железным пугалом. А тот, с биноклем, что строит из себя Бонапарта — Паскаль, большая шишка в здешней политике. Напомни-ка, Паске, как зовётся твоя должность?

— Если мне не совсем мозги отшибло дьявольской тряской, — отозвался пилот — то с утра числился председателем комиссии внешних сношений. Но могу и ошибиться: когда старина Шарло забывает свернуть и проходит сквозь дом, не должность, имя своё позабудешь!

Прапорщика покоробил легкомысленный тон новых знакомых. Ещё не высохла кровь на мостовой, ещё не остыли пробитые пулями — его пулями! — тела, а они тут, изволите видеть, развели балаган!