Механическое пианино

– Он говорит, что они отличное стадо рабов, – пояснил Холъярд. Он обернулся к шаху и погрозил пальцем маленькому темнокожему человеку. – Не такару. Нет, нет, нет.

Хашдрахр, видимо, тоже зашел в тупик и никак не помогал Холъярду объясняться.

– Сим коула такару, акка сахн салет? – спросил шах у Хашдрахра.

Пожав плечами, Хашдрахр вопросительно уставился на Холъярда.

– Шах говорит, если они не рабы, то как же вы заставляете их делать то, что они делают?

– Патриотизм, – строго сказал генерал армии Бромли. – Патриотизм, черт побери.

– Любовь к стране, – сказал Холъярд.

Хашдрахр сказал что-то шаху, и шах чуть заметно кивнул, однако выражение озадаченности так и не исчезло с его лица.

– Сиди ба… – сказал он и умолк.

– Э? – спросил Корбетт.

– Даже так… – перевел Хашдрахр, но и он выглядел столь же неубежденным, как и шах.

– Наа-лее! – прокричал громкоговоритель.

– Наа-лее-лее-лее-лее…

– На-ле… – сказал себе Хэккетс.

И Хэккетс думал о том как ему придется оставаться одному в казармах в эту субботу когда все остальные будут гулять по увольнительным из-за того что произошло сегодня на инспекторской утренней поверке после того как он подмел и вымыл шваброй пол и вымыл окно у своей койки и расправил одеяло и убедился что зубная паста лежит слева от тюбика с кремом для бритья и что крышки обоих тюбиков смотрят в разные стороны и что отвороты его гетр доходят аккуратно до начала шнуровки ботинок и что его обеденный судок обеденная кружка обеденная ложка обеденная вилка и обеденный нож и котелок сияют и что его деревянное ружье надраено а его эрзац-металлические части достаточно черны и что его ботинки блестят и что запасная их пара зашнурована до самого верха и шнурки их завязаны и что одежда на вешалках развешана в должном порядке – две рубашки по требованию две пары брюк по требованию три рубашки хаки трое брюк хаки две рубашки в елочку из саржи двое брюк из саржи в елочку полевая куртка блуза по требованию плащ по требованию и что все карманы этой одежды пусты и застегнуты и тогда инспектирующий офицер прошел и сказал: «Эй, солдат, у тебя ширинка расстегнута, останешься без увольнения», и…

– …во!

– Ать-два, – сказал Хэккетс.

– Шагооом…

– Шагом, шагом, шагом, гом, гом, гом…

– Шагом, – сказал себе Хэккетс.

И Хэккетс подумал куда еще его к чертям занесет в следующие двадцать три года и подумал еще что было бы очень здорово смыться куда-нибудь из Штатов на какое-то время и обосноваться где-нибудь еще и возможно быть там кем-нибудь в какой-нибудь из этих стран а не оставаться тут последней задницей без гроша в кармане и дожидаясь какого-нибудь местечка да так и не получить его в своей собственной стране или не получить хорошего местечка, но все же иметь вполне приличное местечко по сравнению с теми которые вообще никакого не дождались, но это нужно только чтобы как-нибудь прожить а он ей-богу не отказался бы и от маленькой толики славы а за морем можно заполучить и местечко и славу и пока там нет особой стрельбы а возможно ее не будет еще долго да и тогда у тебя будет настоящее доброе ружье и настоящие патроны и это тоже придает немножко славы и уж черт возьми это намного более подходящее занятие для мужчины чем маршировать взад-вперед с деревянными макетами и конечно же он не отказался бы от маленького званьица, но он знал каковы его Личные Показатели и все это тоже знают а особенно машины поэтому все так и останется все эти двадцать три года если только в машинах не перегорит какая-нибудь трубка и они не прочитают его карточку неверно и не направят его в ОЦС а это тоже случается время от времени. Был же ведь такой Мулкани которому удалось заполучить в руки свою карточку и он покрыл ее сахарной глазурью чтобы машины подумали будто ему полагается большое повышение, но его упрятали в изолятор за двадцать шестое заболевание триппером а потом направили в оркестр играть на тромбоне хотя он никак не мог насвистеть даже «Огненный крест» и все же это было лучше чем мытариться в КРРахе целыми днями а тут у тебя нет особых забот да и форма хорошая только вот надо завести штаны на «молниях» и как только пройдут эти двадцать три года он сможет подойти к какому-нибудь сучьему генералу или там полковнику и сказать ему «Поцелуй меня в…».

– Марш!

– Бумм!

Грохнул басом барабан, и левая нога Хэккетса опустилась, и он двинулся посреди громадной послушной людской лавины.

– Такару, – сказал шах Хашдрахру, перекрывая грохот. Хашдрахр улыбнулся и согласно закивал головой.

– Такару.

– Черт его знает, что мне с ним делать! – расстроенно сказал Холъярд генералу армии Бромли. – Этот малый обо всем, что он видит, говорит, пользуясь терминологией своей страны, а эта его страна, должно быть, жуткая дыра.

– Америкка вагта боуна, ни хоури манко Салим да вагга динко, – сказал шах.

– Чего ему еще надо? – нетерпеливо спросил Холъярд.

– Он говорит, американцы изменили почти всё на земле, – ответил Хашдрахр, – но легче было бы сдвинуть Гималаи, чем изменить Армию.

Шах в это время приветливо махал рукой, прощаясь с уходящими войсками.

– Дибо, такару, дибо.

VIII